— Нет, не такой же! Я не вижу радости в «игре ума», гадая о ее будущих похождениях. И никоим образом не хочу наблюдать, как она покатится по наклонной плоскости. Я даже предпочту отвернуться. Но почему, — спросил он через минуту, — почему вы не попросите свою сестру навестить ее?

Беллегард воззрился на него в изумлении.

— Мою сестру? Навестить мадам Данделярд?

— Она могла бы поговорить с ней, это принесло бы пользу.

— Моя сестра не может встречаться с людьми такого сорта. Мадам Данделярд — никто. О таком знакомстве не может быть и речи, — покачал головой Беллегард, внезапно став серьезным.

— Я-то думал, что ваша сестра, — сказал Ньюмен, — имеет право знакомиться, с кем ей угодно.

И про себя решил, что, когда их отношения с мадам де Сентре станут покороче, он попросит ее пойти и поговорить с этой глупенькой итальянкой.

Посему после вышеозначенного обеда с Беллегардом Ньюмен отклонил предложение своего спутника снова отправиться к мадам Данделярд и послушать жалобы этой дамы на ее синяки и невзгоды.

— У меня на уме кое-что получше, — сказал он. — Пойдемте ко мне и проведем вечер у камина.

Беллегард всегда приветствовал возможность поговорить всласть, и вскоре они оба уже сидели перед камином, от пламени которого по богато украшенному высокому потолку бального зала Ньюмена плясали красноватые блики.

— Расскажите мне о своей сестре, — внезапно начал Ньюмен.

Беллегард повернулся и быстро взглянул на него.

— Мне только что пришло в голову, что вы ни разу не задали мне о ней ни одного вопроса.

— Знаю.

— Если это вызвано тем, что вы мне не доверяете, вы совершенно правы, — сказал Беллегард. — Я не могу рассуждать о ней разумно, я слишком ею восхищаюсь.

— Говорите, как можете, — настаивал Ньюмен. — Начинайте.

— Ну что ж, мы с ней большие друзья; таких брата и сестры не было со времен Ореста и Электры.[70] Вы ее видели, знаете, какая она: высокая, стройная, легкая, нежная, всем внушает уважение — словом, grand dame[71] и ангел в одном лице; в ней уживаются гордость и смирение, орлица и голубка. Она — будто статуя, которая не смогла жить в камне, отвергла холодную твердь и обратилась в плоть и кровь, а теперь расхаживает в белых плащах и платьях с длинными шлейфами. Могу сказать одно — она действительно обладает всеми достоинствами, которые обещают ее глаза, улыбка, голос, выражение лица, а обещают они многое. Обычно, если женщина так очаровательна, я говорю себе: «Берегись!» Но при всем очаровании Клэр — ее бояться нечего, вы можете спокойно сложить руки и плыть по течению — вы в полной безопасности. А как она добра! Я не встречал женщины, столь цельной, женщины, обладающей хотя бы половиной ее совершенств. В ней воплотилось все — больше мне нечего добавить. Ну вот, — засмеялся Беллегард, — я предупреждал, что не удержусь от панегирика.

Ньюмен молчал, будто обдумывая слова гостя.

— Значит, она очень добра? — переспросил он затем.

— Божественно добра!

— Добра, милосердна, нежна, щедра?

— Щедрость высшей пробы и доброта чистой воды.

— И умна?

— Самая умная женщина из всех, кого знаю. Проверьте при случае мои слова, заговорите о чем- нибудь заковыристом — и убедитесь.

— Она любит, когда ею восхищаются?

— Черт возьми! А какая женщина не любит?

— Да, но когда женщины слишком это любят, они ради поклонения готовы на всяческие глупости.

— Я не сказал, что она слишком любит внимание! — воскликнул Беллегард. — Упаси Бог! Такой нелепицы я сказать не мог. Слово «слишком» к ней вообще неприменимо. Даже будь я вынужден сказать, что она уродлива, я не мог бы назвать ее слишком уродливой. Да, она любит нравиться и, если нравится, благодарна. А если не нравится, относится к этому спокойно и не будет думать хуже ни о вас, ни о себе. По-моему, она считает, что святые на небесах довольны ею — ведь она никогда не станет искать расположения такими средствами, которые они не одобрили бы.

— А нравом ваша сестра серьезная или веселая?

— И то и другое. У нее нрав ровный, сквозь ее веселость проглядывает серьезность, сквозь серьезность — веселость. Только особых причин веселиться у нее нет.

— Она несчастлива?

— Я бы так не сказал, ведь счастлив человек или нет, зависит от того, как смотреть на жизнь, а на этот счет Клэр следует велениям свыше, ей было видение Святой Девы. Быть несчастливой — значит пенять Всевышнему, а для Клэр это невозможно. И она ко всему относится так, чтобы чувствовать себя счастливой.

— Вы хотите сказать, что она философ! — заключил Ньюмен.

— Нет, просто прелестная женщина.

— Но жизнь у нее складывалась неблагоприятно?

Беллегард минуту помедлил, что случалось с ним крайне редко.

— Дорогой мой, если я стану углубляться в историю моей семьи, я выложу куда больше того, о чем мы договаривались.

— И прекрасно, чем больше, тем лучше, — сказал Ньюмен.

— Тогда назначим отдельную встречу и начнем беседовать пораньше. А пока удовольствуйтесь тем, что путь Клэр не был усыпан розами. В восемнадцать она вступила в брак, который обещал быть блестящим, но уподобился неисправной лампе: лампа погасла, остался лишь дым и чад. Месье де Сентре, премерзкому, должен вам сказать, господину, было шестьдесят — ни много ни мало. Прожил он, правда, недолго, а когда умер, его семья забрала все деньги, возбудила против вдовы судебный процесс и не шла ни на какие уступки. Закон был на их стороне, потому что, как выяснилось, месье де Сентре, являвшийся для части своих родственников доверенным лицом, был повинен в весьма неблаговидном поведении. В ходе процесса обнаружились кое-какие стороны его частной жизни, которые сестра сочла отвратительными и прекратила дело, лишив себя состояния. На это нужна была немалая смелость: она оказалась между двух огней — ей противостояла и семья мужа, и собственная семья, старавшаяся на нее повлиять. Мать и брат не хотели, чтобы она выпустила из рук то, что принадлежало ей по праву. Но она решительно воспротивилась и в конце концов купила себе свободу — получила согласие нашей матушки на прекращение дела, но в обмен на некое обещание.

— Что же она обещала?

— В следующие десять лет соглашаться на все, чего мать от нее ни попросит, — на все, кроме замужества.

— Ее муж был ей очень неприятен?

— Даже представить себе невозможно, до какой степени!

— Брак был, конечно, состряпан по вашим возмутительным французским обычаям? — продолжал Ньюмен. — Сговорились две семьи, а ее даже не спросили?

— Да, это уж глава для романа. Сестра увидела месье де Сентре за месяц до свадьбы, когда все уже было решено — до мельчайших подробностей. Взглянув на него, она побелела и так бледной как смерть оставалась до самого венчания. Вечером накануне свадьбы она упала в обморок, а придя в себя, прорыдала всю ночь. Матушка, сидя возле ее постели, держала ее за руки, а брат шагал взад-вперед по комнате. Я заявил, что это бесчеловечно, и при всех сказал сестре: если она откажется выходить замуж, я встану на ее сторону! Но мне предложили заниматься своими делами, а она стала графиней де Сентре.