– После того, что мы натворили, после всей этой пальбы? Я не могу вот так взять и отмахнуться, Кэтц.

Кэтц шевельнулась на кровати, поедая его глазами. Под ее испытующим взглядом Коулу стало неловко, и он начал одеваться. Одежду натягивал как попало, поэтому рубашку пришлось застегнуть заново. Подождав, пока он закончит, Кэтц спросила:

– Ну что, ты решил?

– Извини. Я не могу поехать. – (Мысль о том, почему именно, как-то даже не пришла в голову. Рыба без воды может жить от силы пару минут; причем не задается вопросом, почему ей не живется вне родимой стихии.)

– Да ты что, в конце концов? Прирос к нему, что ли? – в голосе Кэтц не было злости; скорее отчаяние. – Стью, миленький, – вздохнула она, – ты что, думаешь, активисты дадут тебе жить после вчерашнего? Один из них благополучно ушел. Ты вчера пристрелил нескольких этих подлюг, забыл? Они мертвы. А ты полагаешь, что теперь…

– Да ладно тебе! – Коул болезненно сморщился.

– Они убьют тебя. Только и всего.

– Они меня не отыщут. Меня Город защитит.

– Может быть. До тех пор, пока ты ему нужен. Вдумайся: ты знаешь, что он не может контролировать МТФ. МТФ контролируют его враги, теперь уже и твои, и они отрежут тебе доступ к твоим и без того не великим средствам. И закроют твой клуб. А ты даже в квартиру свою вернуться не можешь: они уже тебя там ждут.

Коул смотрел на нее вытаращенными глазами, объятый нахлынувшим ужасом, – Казанова, до которого дошло, что ему только что отстрелили орган любви…

– Боже ты мой, – только и выдохнул он. Человек без кредитного рейтинга, считай, что не жилец. Карточка без счета – своего рода социальная кастрация. – Но ведь… (слова с трудом выходили из горла)… в другом городе может быть не лучше. Там-то у меня вообще никакого счета нет, чтоб его!

– Это до поры. А постепенно можно и создать. Можешь пожить у меня: у меня есть счет в Чикаго. Несколько лет копила. Могли бы открыть там именной и на тебя – я знаю, что в Чикаго у Своры над МТФ контроля точно нет. Этот город слишком умен, чтобы дать себя оседлать оргпреступности; там с самого начала приняты жесткие меры предосторожности.

Коул расхаживал по номеру, шевеля пальцами возле рта – будто жестом помогая себе выговорить слова, непосильные губам.

– Он… да нет, это… б-блин… я думаю, что… – Он запустил подрагивающую пятерню себе в волосы, тщетно пытаясь выдумать какой-нибудь логический довод, который бы позволил ему остаться; что-нибудь такое, что убедило бы Кэтц. Ну почему, почему она никак не поймет? Он не может расстаться с Городом. Не может, по крайней мере, сейчас. Может, он действительно пустил корни – растение, которое зачахнет без особых химических компонентов, свойственных именно его родной почве. Без бетонных глыб с очертаниями Сан-Франциско; без брусчатки со следами пота, крови, рвоты, слез, семени всех тех, кто шаркает по нему, составляя его мистическую основу. Без путаницы медных проводов; без этого асфальта, алюминиевых лестниц. Без особой, лишь этому городу свойственной конфигурации башен из стекла и стали; без величавых серых громад, которые туристы ошибочно принимают за викторианские особняки… без самой почвы Сан-Франциско. – Ты предлагаешь вырвать из меня мою сущность и пересадить ее куда-нибудь, как лоскут кожи. Для меня это равносильно смерти.

Кэтц разыграла свой последний козырь:

– Ты готов скорее утратить меня, чем Город?

– Знаешь что! – ощетинился Коул. – Это просто несправедливо, вот так…

– Да ну ее на хер, эту справедливость! Нашел о чем вообще! Я люблю тебя, а они жаждут твоей смерти. Они убьют тебя. А он – он просто высосет тебя и выплюнет.

– Город? Нет, он…

– Он использует тебя!

– Откуда ты знаешь! – не вскрикнул, взвизгнул Коул, резко обернувшись. – Тебе ли об этом судить!

Она яростно тряхнула головой.

– Почему он не помог тебе, когда ты просил его спасти меня? И почему он лгал, что все обойдется без крови?!

Холодная решимость овладела вдруг Коулом. Он повелительно выставил вперед ладонь с растопыренными пальцами. Кэтц примолкла в ожидании.

– Я знаю, – сказал Коул. – Знаю. Понятно, ничего хорошего в этом нет. Совсем ничего. Я люблю, люблю тебя, Кэтц. Я бы сказал: я знаю, что он меня использует. И знаю, что люблю тебя. Но у меня нет выбора. Я давно уже присягнул на верность. И мне с этим жить, до конца. Я был избран.

– Меня тошнит от этого! «Избран»… Тупое оправдание для террористов, диктаторов и религиозных фанатиков – извечное прикрытие примитивного эгоизма. Я знаю, что ты собираешься сейчас сказать: «Кэтц, ты просто не понимаешь». Все я понимаю – и отвергаю. Я отказываюсь быть его рабой. Я готова взаимодействовать с интеллектами городов. Когда чувствую, что это на пользу. С некоторыми из них у меня живой взаимный контакт: тот же Нью-Йорк или Чикаго. Я связана с ними. Они такие же живые, как этот твой Город. Может, не такие активные – но у них есть замыслы. Думаю, они что-то планируют… сообща. Есть некое ментальное поле, в котором они меж собой общаются… так что, если ты…

– Кэтц…

– Если ты считаешь, что он не…

– Кэтц!

– Что?