азартные, то отчаянные, то торжествующие победные крики. И нередко Сэла, отвязав маленькую лодку, гребла через фьорд, прячась за капюшоном от ветра, и звала «валькирий» погулять, побегать на лыжах, покататься с гор, которые начинались почти сразу за их усадьбой, где летом были пастбища. Однажды они попали в жуткий буран и сутки сидели на пастбище, в пустой крошечной хижине, полностью занесенной снегом. Вот и все, чем теперь удавалось развлечься.

Часто она бывала в Пологом Холме. Эрнольв ярл, своим изуродованным лицом и закрытым левым глазом способный испугать даже бергбура (из трусоватых), Сэле был привычен, как собственный отец, и она любила бывать с ним: от него всегда исходило ощущение спокойной, уверенной силы, ума и чести. Даже сидеть рядом было как-то по-особому надежно, и возле него Сэла почему-то чувствовала себя умнее, чем обычно. Его отец, Хравн хёльд, умер лет восемь назад, а мать, фру Ванбьёрг, в старости как-то уменьшилась в росте, огрузнела и уже не была такой шумно-деловитой, как раньше. Время она предпочитала проводить на лежанке в теплом углу, от скуки посасывая сухарики и обсуждая новости: какой конунг с каким воюет, какой ярл где собирает дань – притом всегда держалась мнения, что в нынешние времена все это делается неправильно. В ее глазах люди и события сильно измельчали за последние лет тридцать – сорок. Вот раньше, при Торбранде конунге, когда они с Хравном хёльдом были молодыми, тогда были люди! Тогда делали дела! А теперь что? Даже собственный сын Эрнольв, могучий, прославленный, уважаемый по всему Морскому Пути человек, казался ей мальчишкой рядом с его покойным отцом. Домом правила жена Эрнольва, фру Свангерда, с двумя невестками, Вильминной и Сольвейг.

– А знаете, – вдруг сказала однажды фру Ванбьёрг, ни к кому в особенности не обращаясь, – мне сегодня снилась Тордис.

Все обернулись к ней. Не в пример многим старухам, Ванбьёрг на восьмом десятке еще не выжила из ума и обо всем судила вполне здраво. Видения ее тоже не посещали, и то, что ей вдруг приснилась Тордис, ее дочь, помешанная и ясновидящая, всем показалось весьма неожиданным. Тордис умерла давным-давно и ни разу не тревожила живых родичей.

– И что она тебе сказала? – удивленно спросил Эрнольв ярл.

– Она сказала что-нибудь? – одновременно с мужем задала вопрос фру Свангерда, заметно встревожившись.

– Сказала, как всегда, – отозвалась Ванбьёрг, пожимая плечами. – Сказать-то она сказала, да вот кто ее поймет?

– Но ты помнишь, как это звучало? – снова спросил Эрнольв ярл. Сэла сидела, навострив уши. – Может, мы вместе разберем?

– Говорила про какое-то облако. Что облако идет на Аскефьорд, и она ничего не видит.

– Облако? – Вильминна всплеснула руками, в которых держала полусшитую рубаху для Халльмунда. –  Какое еще облако?

– Странно, если бы она впервые за двенадцать лет явилась из Нифльхель, чтобы предупредить о снегопаде, – недоверчиво заметил Эрнольв ярл. Сэла мысленно согласилась с ним.

– А что может означать облако? – опять спросила Вильминна. – Если оно, скажем, приснится, что это значит?

– Облако – это не к покойнику? – неуверенно и тревожно подала голос фру Свангерда. – Я вроде такое слышала…

– Наоборот! – утешила ее Сэла. – Это когда снятся умершие родичи, значит, скоро изменится погода. И будут, может быть, облака. Не облако – к покойнику, а покойник – к облакам.

– А! – Фру Свангерда вздохнула с облегчением. – Выходит, если снилась Тордис, то есть покойница, то будут облака?

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Эрнольв ярл. С чего это вдруг умершая колдунья, двенадцать лет спокойно лежавшая в могиле, явится своей матери во сне, чтобы сообщить о перемене погоды?

– И ты больше ничего не помнишь? – спросила Сэла у старухи. По лицу Эрнольва ярла было видно, что он тоже хотел бы услышать еще что-нибудь.

– Больше ничего! – вполне спокойно, только с легким недоумением, ответила фру Ванбьёрг.

– Как же теперь выяснить, что она хотела сказать? – спросила Сэла, глядя на Эрнольва ярла.

– А ты спроси у деда! – посоветовал он. – Стуре-Одд все умеет. И сны толковать – тоже. Если он скажет что-то стоящее, передай нам. Нам тоже любопытно.

– Да-да! – Фру Свангерда торопливо закивала. – Пришли и нам сказать. Это все неспроста. Надо разузнать. Как говорится: собака залает – выгляни.

Раздумывая над этим, Сэла собралась восвояси. Во дворе перед дверями конюшни она заметила Гунн, вторую дочь Хроллауга Муравья, тихо спорившую о чем-то с Ормундом, одним из молодых хирдманов Эрнольва ярла. Подходя, Сэла разобрала несколько слов: похоже, Гунн умоляла парня поупражняться с ней на мечах. Всем четырем «валькириям» давно уже надоело сражаться между собой, и все четыре мечтали испытать свои силы в схватке с настоящим мужчиной-бойцом.

– Ты с ума сошла! – отбрыкивался Ормунд, боязливо озираясь, точно его подбивали украсть что- нибудь. – Ты что, смерти моей хочешь? Да меня ребята потом обратно в дружинный дом не пустят! Вали, скажут, к себе в девичью, там тебе самое место, если с девчонками сражаешься!

– Ну, Орре, миленький! Ну, что тебе, трудно? Никто не узнает, пойдем к нам!

– Отстань!

– Никто не узнает, клянусь! Можешь всем рассказывать, что я в тебя влюбилась и ты к нам за этим ходишь!

– Отстань, говорю!

Сэла не стала их окликать и пошла к своей лодке.

Однако поговорить с дедом ей удалось не сразу. Вламываться в кузницу, где железный грохот и гул пламени в горне мешают разговаривать, отрывать его от работы, за рукав тащить наружу, – такого она себе не позволяла. Стуре-Одд, огромного роста, с длинными темно-полуседыми волосами и такой же бородой, внушал уважительный трепет даже собственным внукам. Он был строг, но добр и никому никогда не сказал дурного слова, но его темные, как угольки, глаза, его густые брови, в которых некоторые волоски торчали вперед на целых полпальца, делали его похожим на горного тролля и способны были наводить такой страх на неокрепшее воображение, что иные матери пугали не желающих засыпать детей не «бергбуром из горы», а самим «старым кузнецом».

Только когда Стуре-Одд, придя к ужину, сменил рабочую одежду и вымыл лицо и руки, Сэла, все это время ходившая за ним и смирно ожидавшая в сторонке, подошла ближе и дала себя заметить.

– Что у тебя? – хрипло, но вполне приветливо спросил Стуре-Одд у внучки. – Рассказывай.

– Фру Ванбьёрг сказала, что ей снилась помешанная Тордис. И толковала про какое-то облако, которое идет на Аскефьорд, – по частям, чтобы легче было осмыслить, доложила Сэла. – Никто не понял, что она хотела сказать.

– Она и при жизни-то не больно-то ясно выражалась! – Стуре-Одд усмехнулся, не удивившись, что старухе приснилась покойная дочь.

Ответ хотелось получить немедленно, но Сэла уже знала, что это невозможно. Стуре-Одд был очень мудрым человеком, но ему требовалось время на размышления. «Это потому, что у него в голове очень много всего и нужное находится не сразу, – думала на этот счет Сэла. – Не то что у некоторых: соление селедки – здесь, шитье рубашек – здесь, травы от кашля – здесь, окрашивание шерсти – здесь. И все, больше и положить-то нечего».

– Огонь горит как-то не так, – заметил между тем Стуре-Одд. Двигался он теперь медленно и говорил тоже медленно, но у Сэлы всегда хватало терпения послушать то, что действительно стоит услышать! –  «Как-то не так»… Что-то его беспокоит. Что-то он хочет сказать.

Сэла молчала и ждала, но продолжения не последовало. Дед сказал бы больше, если бы мог.