– Ну, пошли к нашим, – сказал Лейкнир и взял ее за руку.

Двенадцать человек сидели и лежали на каменном полу, но не видели даже тех камней, на которые опирались. Они ослепли, потому что было нечего видеть, оглохли, потому что теперь, уже давно, было нечего слышать, и даже на их собственный стук не доносилось никакого ответа. Темнота задушила их, пригнула к камню и давила всей своей невидимой, неодолимой тяжестью. Теперь уже все знали: они безнадежно заблудились, они забрались в такие недра, откуда им не выбраться, да и сил на такую же длинную обратную дорогу не осталось. Их уже не держали ноги, ослабевшие тела как будто растворялись в окружающей черной пустоте, и они забывали себя. Они даже не хотели больше жить, потому что не помнили, как это бывает. Они не знали другого мира, кроме холодного камня и стылой пустоты. Между их прежним миром и этим стояла неодолимая стена.

Торбранд конунг сидел на камне, опустив меч к полу и вглядываясь в синеватое мерцание клинка, будто надеялся прочесть на нем свое спасение. Эта темнота оказалась более сильным противником, чем великан Свальнир. У тьмы нет головы, ей нечего отрубить, и потому она непобедима.

Потом вдруг впереди показался огонек. Торбранд моргнул, не веря глазам. Случилось то, чего он ждал: из-за скального выступа вышла женская фигура с факелом в руке и сделала ему знак следовать за ней. Торбранд встал, вглядываясь и не понимая, явь это или видение. Женщина стояла и ждала. Только это была не Хёрдис. Этой девушки он никогда не видел. Факел в ее руке освещал волну медно-рыжих волос, бросал на них целые волны золотых искр. Она смотрела прямо в лицо Торбранду и слегка улыбалась, словно понимала, что им нужно время прийти в себя. Вид у нее был нечеловечески спокойный и уверенный. Это была норна, вечная и бессмертная, которой некуда спешить.

– Пойдемте, – хрипло, сквозь гул в голове почти себя не слыша, произнес Торбранд. – Она выведет нас.

– Кто? Кто – она? – на разные голоса отозвались его спутники.

С трудом поднимаясь, поддерживая друг друга, они вглядывались в темноту, но видели только неясное мерцание далекого факела. Не сразу до них дошло, что это означает, а потом они заторопились, уже не сдерживая тревожных и радостных, полных лихорадочной надежды криков.

Рыжеволосая норна повернулась и пошла вперед. Факел в ее руке освещал низкий каменный свод, бросал отблески на острые, в трещинах, жуткие каменные стены, которых лучше было бы не видеть. Изредка она оборачивалась и кивком приглашала измученных фьяллей идти за ней.

Никто не знал, сколько они шли: поднимались вверх, спускались вниз, боком протискивались через щели, проползали на четвереньках и на животе через отверстия, промытые подземными ручьями, шли по колено и по пояс в холодной воде, изнемогая от усталости и страха, что легкий огонек, скользящий впереди, угаснет, не дождавшись их. И вот вожатая их исчезла: померк огонек ее факела, сама ее фигура растаяла прямо в воздухе. Но в лицо уже веяло свежим ветром, воздухом осенней ночи, насыщенным запахом гниющих листьев, и этот воздух разом взбодрил и вернул к жизни.

Торбранд ударился лбом о камень, но рука с мечом проходила вперед свободно. Он ощупал преграду: перед ним находился низкий лаз. Нагнувшись, он прошел вперед, наткнулся на лежащий камень, но не заметил этого: перед ним сияло звездное небо. Он был в пещере-кузнице и сквозь ее устье видел осенние звезды.

Теперь, когда над головой оказалось небо, а вокруг – простор всего земного мира, люди с трудом верили, что действительно бродили там – в черных недрах подгорья, в тесных проходах, над которыми висят невообразимые громады земли и камня. Стояли на самом дне, в том котловане, где остался лежать их окаменевший проводник и где чуть не остались они сами. Хотелось со всех ног бежать отсюда, казалось, что все это, оставленное позади, сейчас погонится за ускользнувшей добычей и опять захлопнет пасть темноты…

Кое-как, пошатываясь, фьялли выбрались из пещеры-кузницы. Под горой, в редком сосняке и дальше, горели костры – это оставленное войско дожидалось их возвращения. Была ночь, следующая ночь после той, в которую они ушли. Торбранд думал, что это та же самая ночь, но чувствовал, что для него за то время миновало много, много дней и ночей.

Эндель Домосед вовсе не считал себя таким же героем, как славный Торбранд конунг, поэтому и цели себе ставил попроще.

– Асольв Непризнанный столько лет жил в дружбе с Вигмаром Лисицей, а значит, у него должны быть от него подарки! – рассуждал он по дороге на юг. – Если не золотые котлы с алмазами, то уж парочка кубков там найдется.

– Да и с Бергвидом конунгом он почти родня! – добавлял Логмель. – И наверняка часть его добычи Асольву доставалась.

– Родичи? Как это?

– Ведь Бергвид конунг обручен с его дочкой!

– Там и дочка есть? – Для Энделя это оказалось новостью. – Молодая? Красивая? Стой, ведь у Бергвида есть жена – сестра Вильбранда из Хетберга?

– Да, и красавица! Но, как видно, она ему надоела и он решил поискать чего-нибудь новенького.

– Должно быть, она еще красивее! – Эндель оживился. – Куда лучше Хильдвины. Та была не в меру горда. А что, Бергвид ее увез с собой? Невесту?

– Не знаю. Про свадьбу еще как будто не говорилось. Пока эта война, им не до свадьбы.

– Но уж без подарков невесте ведь дело не могло обойтись! У нее там должны теперь быть и золотые перстни, и шелковые платья! Поглядим, какую невесту себе выбрал Бергвид конунг! – Эндель подмигнул и усмехнулся. – Уж он кого попало не возьмет! Она, как видно, не уступит и Брюнхильд! Странно, что я ничего не слышал про дочь Асольва!

Мысли об этом так занимали Энделя, что он даже досадовал на медлительность пешей дружины и стремился скорее добраться до Кремнистого Склона. То, что они видели по пути от Золотого озера до Раудберги, тоже подогревало надежды на удачный поход: дворы и усадьбы остались почти без хозяев, хёльды и бонды ушли воевать, и проезжающих встречали только женщины и старики. Округа Раудберги осталась без защиты, и только ленивый сейчас не завладел бы этой землей.

На пятый день под вечер дружина Энделя Домоседа подходила к усадьбе Кремнистый Склон. Эту новость Асольв Непризнанный, едва успевший оправиться от раны, встретил с мрачной твердостью. Еще не было ясно, кто это явился, но на длинном шесте перед войском несли большой красный щит, а значит, гости имели намерения далеко не мирные. Но Асольв не испугался: все пережитое как будто истощило его запасы страхов и тревог, и теперь он почувствовал только досаду на судьбу, которая никак не хочет оставить его в покое. В усадьбе оставалось не больше десятка мужчин, а бежать и прятаться в лесу было уже поздно.

– Кто еще там тащится на нашу голову! – бормотал он, натягивая накидку и застегивая пояс. – Мало мне всего прежнего! Мало мне Бергвида конунга! Мало мне, что моя дочь из-за него сошла с ума! Что я из-за них поссорился с сыном! И с Вигмаром! Может быть, моя мать рабыня, но сам я не раб и не жернов, чтобы меня вертели туда-сюда!

– Может быть, ничего страшного не случится! – ломая руки, приговаривала фру Эйвильда. – Что с нас взять? Сам посуди! Что у нас тут осталось ценного?

– Ну, им будет не так просто убедиться в этом! – отвечал Асольв. – Я не позволю кому попало так запросто шарить в моем доме, приведи он хоть десять тысяч войска! Хватит делать из меня дурака! У нас уже ничего не осталось, кроме чести. Но уж ее я не отдам!

Асольв приказал запереть ворота усадьбы и всем мужчинам вооружиться.

– Лучше бы ты отдал такой приказ еще летом, когда к нам впервые явился этот Бергвид! – кричала старая Уннхильд. – Нет, тогда ты был смирный, как корова! Тогда, пока у тебя были хирдманы, чтобы быть таким спесивым! Когда Вигмар Лисица прислал бы тебе сотню человек, стоило бы только свистнуть! Нет, тогда ты был добрый и хотел со всеми ладить! А теперь спесь взыграла, когда у тебя не дом, а пустой курятник! Кто будет воевать за твою спесь? Прикажешь мне взять меч? Прикажешь старухам выйти? Я выйду, выйду! Но над тобой потом будут смеяться! Над тобой!

– Больше никто не будет надо мной смеяться! – отчеканил Асольв и так свирепо сверкнул глазами, что сварливая старуха умолкла. – И старушечьих попреков я терпеть не буду! Это и твой дом! Двадцать шесть лет он был тебе достаточно хорош! Теперь терпи, а не нравится – иди куда хочешь!