жизнью, и в то же время не возлагает ответственности, которая падает на родителей.

Старые волки, особенно те, кто потерял свою пару, обычно сохраняют вдовство.

Утек припомнил волка, с которым ему пришлось встречаться на протяжении шестнадцати лет.

Первые шесть лет волк ежегодно был отцом приплода. На седьмую зиму его подруга исчезла (возможно, была отравлена охотниками, которые в погоне за премиями пришли с юга). Весной волк вернулся в свое старое логово. Но хотя в нем и в этом сезоне ос выводок волчат, они принадлежали другой паре — вероятно, полагал Утек, сыну вдовца и его подруге. Во всяком случае, весь остаток своей жизни старый волк провел в логове «третьим» «лишним», но продолжал участвовать в заботах по воспитанию волчат.

Численность волков зависит не только от ограниченности пригодных для жизни участков, но и от особого природного механизма, контролирующего рождаемость. Поэтому, когда виды животных, которые служат им пищей, встречаются в изобилии (или самих волков мало), волчицы рождают помногу, в некоторых случаях по восьми волчат. Но если наблюдается «избыток» волков или не хватает корма, количество волчат помете сокращается до одного или двух. Это справедливо и в отношении других представителей арктической фауны, таких, например, как мохноногие канюки. В годы, «урожайные» на мелких грызунов, несут по пять или шесть яиц; когда же полевок и леммингов мало, они кладут лишь одно яйцо, а то и вовсе не несутся.

Но если даже перечисленные контролирующие факторы не срабатывают, эпизоотии служат гарантией того, которое сможет прокормиться. В тех редких случаях, когда общее равновесие нарушается (часто в результате вмешательства человека) или животных становится чересчур много, а пища скудная и недоедание переходит в настоящий голод, волки начинают вырождаться физически. Среди них то и дело вспыхивают опустошающие поветрия, такие, как бешенство, собачья чума, чесотка, и тогда их поголовье быстро сокращается до минимума, едва обеспечивающего воспроизводство.

На севере Канады лемминги представлены разновидностью, отличающейся цикличностью размножения, причем наиболее «урожайным» оказывается каждый четвертый год, за которым следует падение численности зверьков почти до полного их исчезновения. На 1946 год пришлась самая низкая точка цикла. К тому же по случайному совпадению, и без того резко изменило вековым путям миграции, и основная масса оленей обошла стороной юг и центральную часть района. Наступило время бедствий для эскимосов, песцов и волков. В тундру пришел страшный голод. Латентный вирус бешенства дал вспышку среди голодающих песцов, заболевание перекинулось и на волков.

Нужно сказать, что взбесившиеся животные не «сходят с ума» в буквальном смысле слова. Поражается нервная система, поступки становятся сумасбродными, возникает постоянное стремление куда- то бежать, исчезает спасательное чувство страха. Бешеные волки слепо натыкаются на мчащиеся поезда и автомобили; они могут случайно затесаться в гущу ездовых собак, и в результате их разрывают на куски; нередко бешеный волк забегает на улицу поселка

Как-то волк, больной и умирающий (дело происходило во время эпизоотии 1946 года), забежал в Черчилл. Первым на него наткнулся капрал канадской армии, возвращавшийся из пивного бара в казарму. Согласно рапорту храброго вояки, на него набросился гигантский волк, и ему едва удалось спастись бегством. Пробежав добрых два километра, он скрылся под кровом караульного помещения. Правда, капрал не мог продемонстрировать физических доказательств выдержанного испытания, но психическая травма была, несомненно, глубокой. Поднятая тревога вызвала в лагере панику, близкую к истерике. На борьбу с волком были выдвинуты американские и канадские воинские подразделения. Отряды людей, вооруженных винтовками и электрическими фонариками, с выражением непреклонности на лицах прочесывали окрестности; они были готовы отразить угрозу, которая за несколько часов успела разрастись до нескольких стай голодных волков.

Во время переполоха было убито и ранено одиннадцать ездовых собак; пострадали также американский капрал и индеец из племени чиппевеев, которые поздно возвращались домой. Все они понесли урон не от волка, а от самих стражей порядка.

Двое суток дети и женщины не выходили из дому. Военный лагерь как бы вымер; ординарцы — которых посылали с поручениями, отправлялись хорошо вооруженные, на джипах или вовсе отказывались выходить из помещения.

Волка удалось обнаружить с небольшого военного самолета, приданного частям, которые проводили облаву. В указанное место был послан эскадрон конной полиции.

Но волк оказался… кокер-спаниелем, принадлежащим управляющему отделением Компании Гудзонова залива.

Паника прекратилась только на третий день. Уже под вечер водитель шеститонного армейского грузовика, возвращающийся в лагерь из аэропорта, заметил впереди на дороге что-то мохнатое. Он нажал на тормоза, но слишком поздно: волк, который совсем ослабел и не мог даже ползти, был раздавлен.

Интересны последствия. И поныне можно встретить жителей Черчилла (а также изрядное количество солдат, разбросанных по всему континенту), которые охотно, со всеми подробностями опишут вам нашествие волков на их город в 1946 году.

Они поведают об ужасах, которые им пришлось лично пережить, об искусанных женщинах и детях, о собачьих упряжках, изорванных в клочья, и о целом городке, выдержавшем ужасную осаду.

Несколько недель, проведенных в плавании по рекам равнины, показались нам сущим раем. Почти все время стояла чудесная погода; бескрайние просторы, полная свобода и дикая, беспорядочная жизнь, которую мы вели, — се наполняло нас бодростью.

Попадая в новые места, на территорию, занятую какой-нибудь волчьей семьей, мы всякий раз останавливались лагерем и не ограничивали себя временем — вели самые подробные исследования, необходимые для достаточно близкого знакомства со всей группой волков. Несмотря на необъятность и безлюдье, мы совершенно не чувствовали одиночества — рядом с нами всегда были карибу. Олени, сопровождаемые стаями серебристых чаек и ворон, оживляли пейзаж.

Эта страна принадлежала оленям, волкам, птицам и мелким зверькам. Мы двое — всего лишь случайные, незваные и маловажные гости. Человек никогда не занимал в тундре господствующего положения. Даже эскимосы, чьей территорией когда-то являлись Бесплодные земли, жили в согласии с природой. Теперь в центральной части тундры эскимосы исчезли. Горстка людей, едва насчитывающая сорок душ — к ним принадлежал и Утек, — вот все, что осталось от народа, некогда заселявшего внутреннюю часть страны. Ныне эта крохотная группка совсем затерялась в бескрайней суровой пустыне.

За все время человеческие существа встретились нам один единственный раз. Как-то утром, в самом начале путешествия, мы огибали излучину реки. Вдруг Утек поднял весло и закричал. Впереди, на береговой косе, показался приземистый чум из оленьих шкур. На зов Утека из него вывалились двое мужчин, женщина и трое мальчиков-подростков; все они подбежали к самой воде, нам навстречу.

Мы причалили, и Утек представил меня одной из семей своего племени. Всю вторую половину дня мы распивали чаи, сплетничали, смеялись и пели, а также съели гору вареной оленины. Когда мы ложились спать, Утек объяснил, что мужчины, мои новые знакомцы, разбили здесь лагерь в надежде подстеречь карибу, которые обычно переплывают реку в узком месте, километрах в восьми отсюда, ниже по течению. На одноместных гребных каяках, вооруженные только короткими острыми копьями, эскимосы надеялись добыть на переправе такое количество нагульных оленей, чтобы мяса хватило на всю зиму. Утек страшно хотелось участвовать в охоте, и он начал уговаривать меня остаться на несколько дней, с тем чтобы помочь друзьям.

Я не возражал, и на следующее утро три эскимоса ушли, оставив меня наслаждаться великолепием августовского дня.

Сезон несносных комаров кончился. Жарко, ни ветерка. Я решил воспользоваться погодой — поплавать и позагорать, а то моя кожа стала до неприличия бледной. Отойдя на несколько сотен метров от