— Боюсь я Явора, у него рука тяжелая, что не так — и прибьет! — будто шутя, сказала Медвянка матери. — Неужто ты, матушка родная, меня хочешь такому отдать?

— Да тебя и прибить не грех — самое верное дело! Медвянка снова взялась за свое шитье, ничего не отвечая. Этими речами она пыталась не столько убедить мать, сколько себя успокоить. Как она ни

109 старалась, а все не могла прогнать беспокойства, оставленного беседой с Явором. Его гневно- горестный взгляд стоял у нее перед глазами, горячий и резкий голос звучал в ушах. В сердце Медвянки прорастало что-то, похожее на смутное сожаление. В ее мире всегда было ясно и весело, а размолвка с Явором вдруг так грозно нарушила этот мир, что Медвянка и сама удивилась, — она не знала раньше, что Явор занимает в ее жизни такое большое место. И зачем он только надумал свататься! С ранней юности любовь Явора была дана ей неотъемлемо, как собственная коса, Медвянка никогда не лишалась ее и не имела случая оценить. А теперь не могла избавиться от ощущения какого-то несчастья, потери, как ни старалась его прогнать. Это он ее обидел, убеждала она себя, с необыкновенной прилежностью сшивая бок новой рубашки. Разве не обидно, что он так ушел от нее, — была бы на забороле дверь, непременно бы хлопнул посильнее, чтобы дом содрогнулся до самого конька. Но вместо обиды девушка чувствовала уважение к Явору — уговорами он бы только уронил себя в ее глазах. Пожалуй, в Яворе не было ничего смешного, вот разве что нос…

— Дай ему Макошь жену получше тебя! — в досаде приговаривала Лелея, так яростно меся тесто, что стол, на котором стояла квашня, ходил ходуном, — Поумнее и подельнее тебя! А ты у нас, красавица невиданная, только дураку в жены сгодишься, — да у нас в городе и дураков таких мало!

Медвянка обиделась, но в душе испугалась — а вдруг Явор и правда с горя полюбит другую девушку? Ведь о нем и боярышни вздыхают! Вот хоть Сияна — ей и нос его нипочем, перед всем народом заступилась и хвалила… Нет, не может быть, чтобы Явор, который каждый день искал с нею встречи, вот так разом бросил и забыл ее или нашел другую… Нет, нет, никакой другой не может быть, потому что лучше нее нет девушки во всем городе и Явор может любить только ее! Но не идти же, в самом деле, за него замуж! И некрасивый он, и слова толком не скажет, и… Медвянка не знала, в чем его обвинить, как оправдать свой отказ, кроме нежелания брать на себя тяжелый воз забот замужней жизни. Слишком хороша была девичья воля, слишком нравилось ей восхищение всех белгородских парней и заезжих кметей. Но и любви Явора ей было жаль лишиться. За два года она привыкла думать, что он любит ее; он стал чуть ли не лучшим ее украшеньем, и теперь она была как ограбленная. И ведь выходит, сама себя и ограбила! Медвянке хотелось бы сохранить и Явора, и волю, ну, хотя бы еще на одно лето. А потом… Но Медвянка никогда не заглядывала в будущее дальше завтрашнего дня. Однако сейчас на душе у нее было смутно, мысли о размолвке с Явором не отпускали и покалывали, как заноза.

С бездумной торопливостью схватившись за свое шитье, Медвянка наткнулась на иголку, вскрикнула и сунула палец в рот. «Вот уже Макошь гневается! » — отчаянно подумалось ей.

— Парень вспоминает! — завопила Зайка и захлопала в ладоши, смеясь и болтая ножками в маленьких поршнях, таких же, как у сестры, нарядно продернутых крашеными ремешками, но сильно обтрепанных от постоянного гулянья. — Явор, Явор!

— Да ну тебя! — вскрикнула Медвянка со слезами в голосе. — Мала еще рассуждать! Из детской рубашки не вылезла, а все про парней!

Боль в уколотом пальце исчерпала ее душевные силы; бросив шитье на пол, Медвянка выбежала вон из клетуши. Чуть ли не впервые в жизни ей хотелось побыть одной.

В полдень, когда Надежа явился домой обедать, Медвянке пришлось выслушать еще один поток причитаний матери и упреков. Правда, Надежа рассердился меньше, чем жена. Более склонный по своему нраву верить в лучшее, он думал, что не все еще потеряно. Явор не из тех, кто легко отступается и быстро меняет свои привязанности, а дочь уж как-нибудь да можно уговорить.

От этого разговора Медвянку избавил гость — Радча, третий и любимый сын Добычи. Это был высокий и худощавый парень, на вид ленивый и ко всему равнодушный. Свои прямые русые волосы он долго не позволял матери стричь, и они падали ему на узкие плечи, на лоб, прятали серые глаза, смотревшие умно и внимательно. Несмотря на внешнюю лень, именно Радча подавал отцу наибольшие надежды, в нем Добыча находил наибольшие способности к хитрому ремеслу замочника. В кузне с Радчи слетали вялость и сонливость, а во время вынужденного перерыва в делах именно Радча больше всех скучал. Потому он и взялся за поручение, с которым в иное время послали бы холопа.

Войдя, Радча сперва поклонился висящей у входа глиняной фигурке богини Макоши, охраняющей дом и семью, а потом и хозяевам. Глянув на Медвянку, он сделал скучное лицо — Добыча мечтал сосватать их, но Радча надеялся, что до этого не дойдет. Мужу Медвянки жизнь будет беспокойная, а Радча не любил беспокойства.

— Отец прислал сказать — тысяцкий согласен дозор выслать в Мал Новгород, — обратился Радча к старшему городнику. Озорная Зайка дергала его за рукава и пряталась за его спину, когда он оборачивался. Изловчась, он дернул-таки девочку за рыжеватую косичку и добавил: — Завтра же поутру едут.

— Это хорошо! — одобрил Надежа. — А кто едет?

— Явор-десятник с гридями.

— Явор! — воскликнула Медвянка, не удержавшись. Теперь ей было интересно, о чем думает Явор и что собирается делать.

— Ну, кланяйся отцу да скажи, что я от своего слова не отступлюсь, — сказал Надежа, отпуская Радчу восвояси. — Коли у Мала Новгорода все мирно, отпущу ваших людей с вала. А коли будут тревожные вести, пусть Добыча на меня не гневается, вина не моя.

— А Мал Новгород — это где? — спросила любопытная Зайка.

— Да на Стугне, — ответил ей отец. — Три года всего, как поставил его князь печенегов сторожить, да боги не помиловали — прошлым летом его хан печенежский взял и разорил весь.

— А что там теперь?

— Чему там быть? Одно пожарище. Говорят, осталось там кое-какого народу по щелям, и то самая малость…

— А там степи близко?

— Почитай, самые степи и есть. Там межа — по сю сторону Стугны наша земля, а по ту — печенежская.

Лелея тем временем снова принялась причитать и утирать глаза краем платка. Разговоры о Малом Новгороде и погребальные вопли растревожили ее горе. Младший брат Лелей, Ярец, служил в дружине Малого Новгорода и прошлым летом погиб. Там же, возле разоренной крепости, он и был погребен, и не кто иной, как Явор, привез семейству городника горькую весть. Лелея, любившая брата и чтившая родовые обычаи, еще пуще горевала оттого, что не может помянуть и угостить умершего родича как положено.

— Ой, братец мой бедный! — приговаривала она. — Так и лежит он в чужой степи, непомянутый, неуваженный! И на Радуницу мы не собрались съездить, все с походом этим проклятым, будто нам до него какое дело есть! Люди вон уже второй раз покойничков окликают, а мы как бесколенники какие!

— А пустите меня, я съезжу на дядькину могилу! — вдруг сказала Медвянка.

— Что это ты надумала? — удивился Надежа.

— И на Мал Новгород поглядеть любопытно, и надо же родича почтить. Чай, не чужой он мне, а матери брат родной! — значительно сказала Мед-вянка. Но такое сильное чувство долга в ней проявлялось только тогда, когда оно совпадало с ее желаниями, и родители прекрасно об этом знали. И сейчас ее толкала в поход вовсе не память о дядьке. Ей нестерпимо было думать, что Явор больше ее не любит. Целый день мысль об этом томила ее и мучила, и Медвянка не выдержала. Ей хотелось, чтобы все стало как прежде, и ради этого она даже готова была сама пойти к Явору мириться. А справиться с размолвкой Медвянка думала без труда — разве Явор перед ней устоит?

— Вот ведь вздумала! — Лелея мигом осушила слезы и изумленно всплеснула руками. Ей бы и в голову не пришло, что опасные степи, где всякому путнику грозит смерть или полон, могут вызвать у кого-то любопытство и желание туда попасть. Даже долг перед умершим родичем для нее не перевешивал угрозы. — Девка — да в степи! Да в травень, да на Стугну! Ума лишилась! Давай за шитье садись! Работа — она всегда от глупости лечит. Еще и плетка хороша. Будь тебе другой отец…

— А как же дядька Ярец? — не сдавалась Медвянка. — И году нет, как он погиб, а мы и могилу забросили! Что же, одни Карна и Желя над ним карить будут вовек, словно у него и родичей нет! Стыд-то