остановившись на полдороге и повернувшись, посмотрел на меня.

Я испугалась, когда он резко вскочил, и с открытым ртом смотрела на него.

— Рина! — с облегчением прошептал он и улыбнулся. — Наконец-то! — подойдя к кровати, он сел рядом и приложив свою ладошку к моей щеке, поцеловал меня, а потом спросил: — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — прислушавшись к своим ощущениям, и вспомнив ту боль, которую испытывала до этого, с удивлением ответила я. — На самом деле всё — хорошо. Бодро и ничего не болит.

Неожиданно он нахмурился и строго сказал:

— Если ещё хоть раз выкинешь такой фортель, я не знаю, что я с тобой сделаю! Та Алтайская порка будет казаться тебе нежными ласками! Поняла? Не смей больше так делать! Я чуть с ума не сошёл, пока ты тут двое суток лежала без сознания.

Дверь в палату открылась и вбежала медсестра, но увидев, что со мной всё хорошо, улыбнулась и, подойдя к пищащему прибору, отключила его, а потом вышла.

— Двое суток?! — изумлённо спросила я.

— Да!

— Где ребёнок? — я задала самый главный вопрос, потому что моё бессознательное состояние мало меня волновал. — С ней ведь всё хорошо? — и замерла в ожидании ответ.

— Хорошо! — Сева широко улыбнулся. — Пятьдесят два сантиметра, три килограмма двести двадцать граммов очень красивого, крикливого и требовательно счастья! — с гордостью закончил он.

— Честно? — с сердца упал камень, и я почувствовала, как на глаза навернулись слёзы.

— Честно! Доктор сказал, что рождённые на тридцать восьмой неделе уже считаются доношенными детьми, так что всё просто идеально. Да и наша кроха всеми возможными способами даёт всем понять, что с ней всё хорошо и чувствует она себя прелестно.

— Я хочу её видеть!

— Думаю, она тоже очень хочет тебя видеть. Сейчас попрошу её принести, — наклонившись, он поцеловал меня в губы таким страстным поцелуем, что голова приятно закружилась. — Спасибо тебе, солнышко за нашу кроху, — прошептал он. — Люблю тебя.

— И я тебя, — по щеке покатилась слеза и я добавила: — Странно, уже родила, а слёзы до сих пор лью, как беременная.

— Это ведь от радости, — он улыбнулся. — Ты не видела, как я рыдал, когда меня уложили на кушетку и положили её на грудь. Я и не думал, что так умею лить слёзы от счастья.

— Ты плакал? — представить Севу со слезами на глазах мне было тяжело и я, вздохнув, сказала: — Ну, вот самое интересное пропустила. Ничего, когда второго ребёнка буду рожать, уже постараюсь не потерять сознание и увижу сие знаменательно событие.

— Уж будь так любезна! Второй раз твой провал на два дня я не выдержу, — поцеловав меня ещё раз, он поднялся с кровати и подмигнул мне. — Я сейчас!

Но сейчас не получилось. Сева не успел даже выйти из палаты, как появился мой врач.

— Айрина Романовна, добрый вечер! Как вы себя чувствуете? — мягко спросил он.

— Чудесно, Эдуард Семёнович, — улыбнувшись, ответила я. — И очень хочу увидеть свою дочь!

— Она должна проснуться минут через двадцать-тридцать, поэтому я вас пока осмотрю, а потом вы попробуйте её покормить первый раз. Аппетит у неё будь здоров, так что всё должно пройти хорошо.

Он долго и нудно меня осматривал, а я, послушно выполняла его просьбы и, отвечая на вопросы, и не сводила взгляда с настенных часов, в ожидании первой встречи со своей крохой. Казалось, что время, как назло, решило идти медленно, и я начала нервно постукивать пальцем по кровати и сверлить недовольным взглядом часы.

Смешок Севы отвлёк меня от часов, и я, поняв, что он смеётся с моего нетерпения, показала ему язык и выжидающе посмотрела на врача.

— Всё хорошо, — наконец сказал Эдуард Семёнович. — Если честно, я даже не понимаю, почему у вас так быстро начались роды и почему всё так произошло. Ведь первые роды, как правило, проходят не так быстро, а вы родили меньше чем за час.

Зато понимала я. 'Всё-таки, судьбы менять во время беременности не стоит. Варвару Степановну мы с моей крохой перенесли спокойно, а вот для Завадского я писала, по сути, четыре судьбы — его сына, Анны Корсак и её детей, причём трёх из них, я вытаскивала с того света. Поэтому, наверное, всё так и вышло. Что ж, запомним на будущее, что лучше этого не делать'.

— Вам очень повезло, — продолжил врач. — При таких быстрых родах можно получить не одну травму, а вы на удивление легко отделались и никаких травм.

— Зато было очень больно, — вспомнив, как мучилась, ответила я.

Сказать что-то в ответ Эдуард Семёнович ничего не успел, потому что дверь в палату открылась и медсестра вкатила какую-то тележку, из которой раздавался недовольный крик. Я оцепенела и уже не сводила с неё глаз, желая поскорее взять свою кроху на руки.

Медсестра наклонилась, чтобы взять её, но Сева сказал:

— Я сам, — и наклонившись, осторожно взял нашу малышку на руки. — Сейчас, моя хорошая, ты познакомишься со своей мамочкой.

Подойдя к кровати, он аккуратно вручил её мне, и я улыбнулась, глядя на свою девочку.

— Какое чудо, — прошептала я, рассматривая её.

На душе творилось такое, что описать словами невозможно. Казалось, что сердцу в груди мало места и оно не в состоянии вместить всю любовь и нежность, которую я испытываю сейчас. Хотелось прижать её к себе посильнее и больше никогда не отпускать.

А наша малышка, которая до этого плакала, замолчала и, причмокивая маленькими розовыми губками, посмотрела на меня.

— Привет, моя ласточка, я твоя мама, — прошептала я, и поцеловала её в лобик. Проведя кончиком пальца по нежной щёчке, я почувствовала, как на глаза опять наворачиваются слёзы и я добавила: — Какая же ты у меня красавица! Люблю тебя!

— Да, вся в папу, — с гордостью сказал Сева, садясь на кровать.

— Павлин самодовольный, — сквозь слёзы улыбнулась я и с любовью посмотрела на него.

Наша дочь действительно была больше похожа на него, по крайней мере, волосы были такие же тёмные, как и у него, а глаза голубыми.

Она зевнула, потом снова зачмокала губками, а затем разразилась таким криком, что я испугалась и растерянно посмотрела на врача.

— Знакомство, по-видимому, закончено, — с улыбкой ответил он. — И теперь она хочет есть. Попробуйте приложить её к груди.

— Очень надеюсь, что моя молочная ферма работает, — пробормотала я, оголяя грудь и вспоминая занятия в школе будущих родителей.

Наша кроха сразу же взяла грудь и начала с таким аппетитом сосать молоко, что я улыбнулась. Ощущения были необыкновенные и, если минуту назад мне казалось, что счастливее быть нельзя, то сейчас я поняла, что была неправа. 'Вот что значит — безмерное, всепоглощающее счастье! Боже спасибо тебе, что дал мне Севу и ребёнка от него!'.

Доктор и медсестра тихо вышли из палаты, оставив нас втроём и Сева, сказал:

— Она такая прелесть! Меня так и распирает гордость за неё. Знаешь, когда раньше попадал на крестины ребёнка, не понимал, почему родители так раздуваются от гордости за своё чадо и часами могут рассказывать про них, хотя и любил детей, а сейчас сам не могу остановиться и, найдя свободные уши, тут же начинаю рассказывать какое чудо моя дочь.

Я улыбнулась, сама испытывая безмерную гордость за нашу малышку и подмигнув, сказала ему:

— Так ведь есть чем гордиться. Она на самом деле чудо, — взяв её за крохотную ручку, я поцеловала её и улыбнулась.

— Угу. Сразу видно, что мы очень старались, делая её, — и рассмеялся.

Как только наша кроха наелась, Сева тут же положил себе полотенце на плечо и, забрав её, начал носить по палате, а мне как раз принесли ужин и я, поняв, что очень голодна, набросилась на еду.

Через час в больницу приехала Нина, и мы с ней отправили Севу домой, потому что, оказалось, что он