вижу их обмороженные ноги, обернутые мешковиной и тряпками, и кровавые следы на снегу, в то время как на мне пара крепких сапог, я чувствую, что должен отдать кому-нибудь из них свои сапоги и тоже ходить босиком.

— Ох, Эшли, пообещайте мне, что вы этого не сделаете!

— Когда я все это вижу, а потом смотрю на янки, я понимаю, что всему конец. Янки, Скарлетт, нанимают себе солдат в Европе тысячами. Большинство солдат, взятых нами в плен в последние дни, не знают ни слова по-английски. Это немцы, поляки и неистовые ирландцы, изъясняющиеся на гаэльском языке. А когда мы теряем солдата, нам уже некого поставить на его место. И когда у нас разваливаются сапоги, нам негде взять новые. Нас загнали в щель, Скарлетт. Мы не можем сражаться со всем светом.

Неистовые мысли вихрем проносились в голове Скарлетт «Пропади она пропадом. Конфедерация! Пусть рушится весь мир, лишь бы вы были живы, Эшли! Если вас убьют, я умру!» — Я надеюсь, Скарлетт, что вы не передадите никому моих слов. Я не хочу вселять в людей тревогу. Я бы никогда не позволил себе встревожить и вас, моя дорогая, но я должен был объяснить, почему я прошу вас позаботиться о Мелани. Она такая слабенькая, хрупкая, а вы такая сильная, Скарлетт. Для меня будет большим утешением знать, что вы не оставите ее, если со мной что-нибудь случится. Вы обещаете мне?

— Обещаю! — воскликнула она. В это мгновение, когда ей показалось, что смерть стоит за его плечом, она готова была пообещать ему все, чего бы он ни попросил. — Но, Эшли, Эшли, я не могу расстаться с вами! Я не могу быть мужественной!

— Вы должны быть мужественной, — сказал он, и какой-то новый, едва уловимый оттенок почудился ей в его словах. Голос его стал глуше, и он говорил торопливее, словно владевшее им внутреннее напряжение спешило излиться в мольбе. — Вы должны быть мужественны. Иначе где же мне взять силы все выдержать?

Она пытливо и обрадованно вглядывалась в его лицо, ища в нем подтверждения тому, что и его тоже убивает разлука с ней и у него тоже сердце рвется на части. Но лицо его оставалось таким же замкнутым и напряженным, как в ту минуту, когда он появился на лестнице после прощания с Мелани, и она ничего не могла прочесть в его глазах. Он наклонился, сжал ее лицо в своих ладонях и легко коснулся губами лба.

— Скарлетт! Скарлетт! Вы так прекрасны, так добры и так сильны! Прекрасно не только ваше милое личико. В вас все совершенно — ум, тело, душа — О, Эшли! — пролепетала она, блаженно затрепетав от прикосновения его рук, от его слов. — Вы, один только вы на всем свете…

— Я, мне кажется, знаю вас лучше, чем другие, — во всяком случае, мне приятно так думать, — и вижу то прекрасное, что скрыто в вас, но ускользает от внимания тех, кто привык судить слишком поверхностно или слишком поспешно.

Он умолк, руки его упали, но взгляд был прикован к ее лицу. Затаив дыхание, чуть привстав от напряжения на цыпочки, она ждала. Ждала, что он произнесет три магических слова. Но он молчал. Она лихорадочно впивалась взглядом в его лицо, губы ее дрожали… Она поняла, что больше он не прибавит ничего.

Этого вторичного крушения всех ее надежд она уже не могла вынести.

— Ох, ну вот! — пролепетала она совсем по-детски и упала на стул. Слезы брызнули у нее из глаз. И тут она услышала зловещий шум за окном, который безжалостно подтвердил ей неизбежность предстоящей разлуки. Так язычник, заслышав плеск воды под веслами ладьи Харона, проникается чувством безмерного отчаяния и обреченности. Дядюшка Питер, закутавшись в одеяло, подогнал к крыльцу коляску, чтобы отвезти Эшли на вокзал.

— Прощайте! — тихо произнес Эшли, взял со стола широкополую фетровую шляпу, которую ей всеми правдами и неправдами удалось раздобыть у Ретта, и шагнул в погруженный во мрак холл. На пороге он обернулся и поглядел на нее долгим, почти исступленным взглядом, словно стремясь запечатлеть весь се облик до мельчайших деталей и унести с собой. Она видела его лицо сквозь туманную завесу слез, в горле у нее стоял комок. Она понимала, что он уходит, уходит от нее, от ее забот о нем, из спасительной гавани этого дома, из ее жизни, уходит, быть может, навсегда, так и не сказав ей тех слов, которых она столь страстно ждала. Дни промелькнули один за другим, словно лопасти мельничного колеса под неотвратимым напором воды, и теперь было уже поздно. Спотыкаясь, как слепая, бросилась она через всю гостиную в холл и вцепилась в концы его кушака.

— Поцелуйте меня! — прошептала она. — Поцелуйте меня на прощание.

Его руки мягко обхватили ее плечи, его голова склонилась к ее лицу. Она ощутила прикосновение его губ к своим губам и крепко обвила руками его шею. На какой-то краткий, быстротечный миг он с силой прижал ее к себе. Она почувствовала, как напряглось его тело Затем, выронив из рук шляпу, он расцепил обвивавшие его шею руки.

— Нет, Скарлетт, не надо, — глухо произнес он и так стиснул ее запястья, что ей стало больно.

— Я люблю вас, — задыхаясь, пробормотала она. — Я всегда любила только вас. Никогда никого больше не любила. Я вышла замуж за Чарльза просто.., просто вам назло. О, Эшли, я люблю вас! Я готова идти пешком в Виргинию, лишь бы быть возле вас! Я бы стряпала для вас, и чистила бы вам сапоги, и ухаживала бы за вашей лошадью… О, Эшли, скажите, что вы любите меня! Я буду жить этим, пока не умру!

Он наклонился, поднял шляпу, и она увидела его лицо. Вся его отчужденность, замкнутость исчезли. Это было самое несчастное лицо на свете. Она поняла, что он любит ее и ее любовь дает ему радость и повергает его в безмерное отчаяние и стыд.

— Прощайте, — хрипло проговорил он.

Скрипнула отворенная дверь, порыв ледяного ветра ворвался в дом, колыхнув занавески на окнах. По телу Скарлетт пробежала дрожь. Она смотрела Эшли вслед: он бегом направился к коляске, его сабля тускло поблескивала в лучах бледного зимнего солнца, концы кушака весело развевались на ветру.

Миновали январь и февраль с холодными дождями, резким пронизывающим ветром и все растущей безнадежностью и унынием в сердцах. После поражения при Геттисберге и Виксберге линия фронта армии южан была прорвана в центре. С упорными боями войска северян заняли почти весь штат Теннесси. Но даже это новое поражение не сломило духа южан. Беспечная заносчивость уступила место угрюмой решимости, и конфедераты по-прежнему продолжали утверждать, что нет, дескать, худа без добра. Ведь дали же северянам крепко по шее, когда они в сентябре попытались закрепить свою победу в Теннесси прорывом в Джорджию.

Здесь, в северо-западном углу штата, под Чикимаугой, впервые за всю войну произошло большое сражение уже на земле Джорджии. Янки заняли Чаттанугу и горными тропами вторглись в Джорджию, но были отброшены назад и понесли большие потери.

Атланта со своими железными дорогами сыграла немалую роль в этой знаменитой победе южан при Чикимауге. По железным дорогам, ведущим из Виргинии в Атланту и оттуда дальше на север в Теннесси, войска генерала Лонгстрита были переброшены к местам сражений. На протяжении сотен миль железнодорожный путь был очищен от всех гражданских перевозок, и весь подвижной состав юго-востока был использован для военных нужд.

Атланта наблюдала, как через город за часом час и за составом состав проходили поезда с пассажирскими вагонами, товарными вагонами и платформами, загруженными шумными, распевающими песни солдатами. Они ехали без пищи и без сна, без своих лошадей, без продовольственных и санитарных служб и прямо из вагонов, без малейшей передышки шли в бой. И янки были отброшены из Джорджии назад в Теннесси.

Это была огромная победа, и жители Атланты с удовлетворением и гордостью сознавали, что их железные дороги сделали эту победу возможной.

Юг с нетерпением ждал хороших вестей на Чикамауги — они были нужны позарез, чтобы не потерять бодрости духа предстоящей зимой. Теперь уже никто не стал бы отрицать, что янки умеют драться и у них, что ни говори, хорошие полководцы. Грант был настоящий мясник, ему было наплевать, сколько он уложит солдат, лишь бы одержать победу, но победы он одерживал. Имя Шеридана вселяло страх в сердца южан. И наконец, существовал еще один человек, некто Шерман, чье имя упоминалось все чаще и чаще. О нем заговорили во время сражений в Теннесси и на Западе, и слава о нем, как о решительном и беспощадном воине, росла.