сетью стояли черные солдаты, за их спинами торчали в небо длинные стволы зенитных орудий. Садящееся солнце скрадывало истинные размеры зданий, они показались Хлынову непомерно приземистыми, непомерно скучными, но ревущий на полосе двухмоторный самолет наполнил его сердце надеждой.

Он улетит!

С невольной жалостью он взглянул на солдат: они остаются.

Лесенки под самолетом не оказалось. Он подтянулся на руках, снизу Хлынова грубо подтолкнули, он больно ударился коленом об металлический выступ. Неважно… Он улыбнулся. Он увидел, в салоне, расслабленно откинувшись на спинку кресла, сидит Колон. Рубашка на нем была разорвана до самого пояса. Клетчатым носовым платком, похожим на саумские нарукавные повязки, Колон вытирал разбитое, все еще кровоточащее надбровье.

— Гостеприимная страна… — хмыкнул второй пилот, помогая Хлынову запереть двери.

— Не вмешивайся! — крикнул издали первый пилот. — Это не твое дело!

— Я и не вмешиваюсь. Я просто запираю дверь.

— Вот, вот! Запирай дверь и не забывай о Гарольде.

— Кто этот Гарольд? — заинтересовался Хлынов.

Второй пилот, похоже, швед, плечистый и белобрысый, кивнул в сторону океана:

— Наш приятель. Он любил поболтать. Однажды дверь его самолета оказалась почему-то не запертой. Ее вырвало в воздухе, на вираже. Теперь Гарольд там, — он топнул ногой. — Но не в земле. Гораздо глубже. В мировом океане.

— Надеюсь, нам повезет больше.

— С нами может случиться все, что угодно, — первый пилот, смуглый красавчик, с любопытством смотрел на Хлынова, на Колона, все еще утирающего окровавленное лицо. — Какого дьявола вы полезли в эту дыру?

— А вы?

— Мы совершаем чартерные рейсы. Нам платят за каждый рейс. Нам платят также надбавку за риск. А? — он хитро подмигнул. — Мы, собственно говоря, специалисты вот по таким дырам.

— Нам тоже платят, — усмехнулся Колон.

— Видимо, есть за что, — одобрительно усмехнулся швед, но первый пилот уже звал его в рубку.

Они взлетели.

Зелень, зелень, зелень… Ничего, кроме зелени… Иногда мелькали рыжие проплешины, но это были не города. Это бывшие рисовые плантации, объяснил Колон, если ими не заняться, они окончательно высохнут и превратятся в маленькие пустыни.

Хлынов рассеянно кивнул.

Он прислушивался к мерному гулу моторов. Если самолет начинили взрывчаткой, она сработает над океаном. Бедный Гарольд…

— Чай? Кофе? — спросила стюардесса.

Хлынов поднял глаза.

Он совсем забыл про стюардессу. Когда они летели в Сауми, она держалась очень тихо. Сейчас Хлынов обрадовался ей. Наверное, японка. Обаятельное улыбающееся существо в зеленой летной форме.

Она держала в руках поднос.

— Я предпочел бы чего-нибудь покрепче, — ворчливо заметил Колон.

Стюардесса извинилась.

— Эти чартеры… У них всегда так! — Колон недовольно покрутил головой. — Как они не проломили мне лоб? — спросил он вслух несколько недоуменно. — Эти черные солдаты мелки, но свое дело они знают. Если их подкормить, они могут наломать дров.

Он выругался:

— Никогда не доверяй чартерам. Они вечно на чем-нибудь экономят. К тому же, мы летим из Сауми, я не поручусь, что ребята доктора Сайха не понимают юмора.

Он опять выругался:

— Не успеешь объявить человека вечным, как его тут же шлепнут!

Колон закурил.

Похоже, он прикидывал в голове фразы будущего репортажа. Дым стоял над ним широко, как крона зонтичного дерева.

— Никогда не оправдывал самоубийц… — пробормотал он недовольно, как бы про себя, но тут же повернулся к Хлынову: — Разве это не самое человечное решение? А?.. Я видел, Кай забрал пистолет у Садала. Он не позволил Садалу стать убийцей.

— Какая разница? Кая больше нет.

— А вы, кажется, ханжа, дружище, — усмехнулся Колон. — Слушая доктора Улама, вы не очень симпатизировали Каю, человеку другому, а? Теперь что же, вы его жалеете?

— Он мертв, — повторил Хлынов. Ровный гул моторов его успокаивал.

Колон выругался:

— Только не говорите мне, пожалуйста, что вам впрямь жаль другого. Узнать о смерти другого, это все равно, что узнать о том, что твоя якобы смертельная болезнь таковой не оказалась… Разве не так?.. И не смотрите на меня укоряюще. Без некоторой доли цинизма в нашем деле не обойтись. Но гуманизм, согласитесь, слишком часто пасует перед силой, которой в высшей степени наплевать на какой-либо гуманизм. Может быть, вы и не желали смерти этому милому саумскому парню, но не могли же вы не думать о нас. Не жалуясь и не сетуя, мы миллионы лет подряд выдираемся из кошмарного животного мира, миллиарды трупов лежат под нами, мы научились хотя бы снимать шляпу перед равными и не набрасываться на всех женщин подряд. С чего вдруг нам уступать место другому?

Хлынов рассеянно покачал головой. Он все еще прислушивался к гулу моторов.

— Я жалею, — сказал он. — Я, действительно, жалею другого. Я очень жалею, что не успел переброситься с ним хотя бы фразой. Почему-то мне кажется, это что-то могло изменить… Но что теперь сделаешь, — он раздраженно махнул рукой. — Другой мертв. Другого нет с нами.

— Не морочьте мне голову, — рассердился Колон. — Кая вырастил генерал Тханг, Кай жил рядом с упорным смертным, идеи доктора Сайха, несомненно, были ему известны. Рано или поздно вы бы сами начали охоту на другого. Доктор Улам прав, заявив: он предвидит самую настоящую войну против Кая. Другого будут травить собаками, как травили первых христиан. Все предопределено. Не убей он себя, это сделали бы завтра другие. И убит ли он?..

— Что вы хотите этим сказать? — удивился Хлынов.

— Мы бесимся в самолете, мы пытаемся понять, кто кого одурачил, а там внизу, в Сауми, по дорожкам Биологического Центра спокойно гуляет крошечная Тё с ребенком Кая под сердцем. Разве доктор Улам не сказал: Кай исключительно добр, особенно к детям и к женщинам?.. Попробуйте разыщите всех детей Кая! Мы оплакиваем его, а дети Кая растут. Они тоже другие. Сто лет или тысяча, для них это тоже не имеет значения. Как и для доктора Сайха. Выстрел Кая, думаю, не испортил ему аппетит. Он знает: дети другого растут. Он знает: они растут в Азии. Доктор Сайх знал, в какой муравейник следует ткнуть палкой. Муравьи забегали, дружище, не закрывайте на это глаза. Разве вы не говорили с беженцами из Сауми?.. Я готов, повторяю, я готов допустить, что дети Кая действительно окажутся самыми чистыми, самыми честными, самыми человечными. Но почему я должен забыть о своих детях? Они, может, неумны, но они мои дети. Почему их судьба должна волновать меня меньше, чем судьба детей Кая? Может, дружище, мы еще и впрямь начнем отлавливать детей другого. Как вы совместите это с вашей жалостью?

— Не горячитесь, — попросил Хлынов. — Вы сами говорили о законах ассимиляции. Детей Кая мало. Разве со временем они не растеряют своих уникальных свойств?