— Как? Как вы сказали? Что значит это ваше — не вечен?

— Ну, Джейк, не придирайтесь к словам. Считайте, что это всего лишь антитеза.

— Другому?

— Наверное, — пожал плечами Хлынов. — О ком нам еще говорить?

— Вечен, не вечен… Оставьте эту терминологию… Что-то я никогда не слыхал, чтобы человек, объявленный вечным, жил дольше того краткого срока, что отпущен ему современниками. Вы что, не знаете, как просто уничтожается органика? Достаточно дослать в ствол патрон… Любители таких дел сыщутся где угодйо.

— Даже здесь, в Хиттоне? Даже здесь, в Биологическом Центре?

— Почему нет? — искренне удивился Колон. — Что вы знаете о солдатах, спрятанных за ширмами? Может, именно сегодня до кого-то из них дойдет, что это он, именно он убил своего отца, отправил в спецпоселение свою мать, надругался над сестрой. А что вы знаете о том же Тавеле? Может быть именно сегодня до него дойдет, что всю жизнь ему мешал именно другой. А что вы знаете о том же Садале? Человек-дерево! Может все же он больше человек, чем дерево? А?.. Да любой из присутствующих здесь без всяких раздумий вздернет на суку хоть самого доктора Сайха!

— Доктора Сайха. Но не Кая, Джейк!

— Не вижу разницы, — сухо заметил Колон. — Мне приходилось брать интервью у бывшего императора Бокассу. Уверяю вас, разница между ним и любым членом его клана была не столь уж велика, а ведь там речь шла о каннибализме… Вечность другого! — он презрительно хмыкнул. — Я не дам за нее и цента, пока рядом с другим ходит Тавель, пока его окружают солдаты Сайха, пока рядом с ним растет этот человек-дерево.

— Вы, правда, верите, что другому грозит опасность?

— Я верю в объективную ситуацию, — Колон нехорошо усмехнулся. — Когда появляется такая притягательная цель, как этот другой, пистолет непременно выстрелит.

Хлынов рассеянно кивнул. Он следил за Садалом.

Над ширмами, в полумгле, под балками перекрытий, кое-где обвитых лианами, сумрачно колыхаясь, клубилась тьма, неосязаемая, но плотная.

“Он тоже неосязаем…” — подумал Колон. Он, как и Хлынов, следил за Садалом. Но Садал его не интересовал. “Кай, другой — кто он? Он, правда, добр? Он, правда, честен?..”

Он усмехнулся.

Надоели лжецы. В конце концов, с честным человеком, другой он или нет, разговаривать проще. В разговоре с честным человеком не обязательно задаваться мыслью, лжешь ли ты сам. В разговоре с честным человеком это не имеет значения.

Другой…

Колон потер пальцами шрам. Он так и не решился на пластическую операцию. Иногда, впрочем, шрам помогал ему — отталкивал или наоборот привлекал людей.

Другой…

Плевать на доктора Сайха, плевать на доктора Улама, плевать на Новый путь — это все известно. Нищее детство, послушничество в монастыре, левые убеждения, какой-нибудь бамбуковый заговор, унизительная высылка из страны… Доктор Сайх взял свое за годы унижений и нищеты. Доктор Сайх определил направление удара. Хито — это враги. Хито — это извечные враги. Хито предали революцию. Хито следует уничтожить.

Все сходится, хмыкнул Колон.

И все повторятся, хмыкнул он.

Пружину нельзя сжимать беспредельно, рано или поздно она сорвется, рано или поздно бесчисленные хито, гниющие в южных болотах, прозреют и ударят по Хиттону. История убедительно доказывает, что остановить подобную лавину нельзя. Доктор Сайх, генерал Тханг, изворотливый карлик Су Вин, черные солдаты — все они будут сметены. Кай, другой человек, тоже будет сметен. Доктор Улам утверждает, что у Кая останутся дети, что они тоже другие. Но ведь им, детям Кая, жить с толпой и в толпе, они растворятся в толпе тощих, хитрых, анемичных, болтливых, жадных современников, они будут болеть их болезнями, страдать их пороками, бороться за их, низкую, жажду жизни.

Колон рассеянно тер щеку. Перед ним что-то брезжило. Кажется, он что-то нащупал, он что-то понял.

Он оглянулся на Хлынова. Другой, — он любит каждого или всех? Я непременно задам этот вопрос другому. А если он ответит: каждого, я непременно спрошу: и тех, кого забили мотыгами у Южных ворот, и тех, кого заживо сгноили в спецпоселениях, и тех, чьи черепа украшают улицы брошенных и пустых поселков?

Забавно, если другой ответит: да.

Вряд ли…

Человек, в сущности, всегда оставался своею собственною мечтой. Мы еще далеки от ее осуществления. В бездне времен, в царстве самых тупых и примитивных пресмыкающихся, среди ракоскорпионов и панцирных рыб, самой природой нам было определено некое устойчивое количество рук, ног, пальцев. Мы плоть от плоти немыслимо бесконечного зверья. В нас ревет слепая ярость амфибий, ихтиозавров, ископаемых гигантских акул. Этим мы и обходимся. Разве доктору Уламу вытравить такое из человека?

Это тоже вопрос, сказал он себе.

Он видел: Садал, вдруг пошатнувшись, оперся на одну из ширм. Не поднимаясь, черный солдат оттолкнул Садала стволом автомата.

Только в компании с Садалом и ловить сирен, усмехнулся Колон. Тавель, несомненно, таскает человека-дерево на охоту.

Он остро пожалел: отправиться на охоту, значит, увидеть страну, увидеть саумский рай изнутри, увидеть Новый путь в действии…

Он сумел бы написать о саумском рае. Он умел об этом писать. Он даже о скучнейших, бесконечно однообразных опытах генетиков умел писать так, что читатели не отрывались от журнала. Отношения безобиднейших мушек-дрозофил выглядели в его репортажах захватывающей чередой бесконечных жестоких войн, в которых одни, нападающие, упорно вводили в дело все новые и новые виды оружия, а другие, защищающиеся, столь же упорно отыскивали средства защиты.

Другой…

Он нападает? Он, правда, совсем другой? У него, правда, нет с нами ничего общего?..

Колон знал: удивительные открытия вовсе не обязаны рождаться в лабораториях, известных всему миру. Но есть лаборатории, открытия в которых как бы подразумеваются сами собой. К таким всегда относили лабораторию молекулярного химика Джеймса Энгуса, старины, как прозвали его журналисты, Джи Энгуса.

Пекло творения, — так озаглавил свой двухлетней давности репортаж он, Колон, не раз бывавший у Энгуса.

Пекло творения…

Лаборатория Энгуса ничуть не напоминала указанное место. Высокие потолки, стерильная чистота, пузатые колбы на стеллажах, поблескивающих никелем. На стене огромная фотография, нечто вроде модуля, доставившего космонавтов на Луну. В дальнем углу стеклянный аквариум с пурпурными морскими ежами — биологический объект не менее болтливый, чем мушки-дрозофилы. И легчайший, едва уловимый запах серы, единственное, что можно было тут отнести к непременным атрибутам пресловутого пекла.

Напоминало ли все это лабораторию доктора Улама?

Почему нет?