— Так я тебя и буду ждать… Привет.
— Что тебе? — спросила Светка. Она вышла из Козловского закутка, и свету стало больше. (В кухне он не горел.) Она была в том же позавчерашнем халате до пяток.
— Света! — крикнул я с лестницы. — Света, слушай… Я узнал… Ты ничего не поняла… Как Павел Ильич?..
— Ш-ш-ш! — зашипела она. — Смолкни, слышишь? Смолкни…
— Пусти, — заныл я. — Мне сказать тебе надо…
— Зайди.
— Ну, — сказала Светка. Она была не злой, скорее безразличной. Села на топчан. Из-под разъехавшихся половин халата выглянули ноги без чулок.
— Что надо? — спросила.
— Ты меня гадом назвала.
— А тебе что? Нюхайся со своей Маргошкой. Ну как, лишил ее невинности или робеешь?
— Брось…
— Значит, робеешь. Чудак. Она только с виду такая. А на самом деле трусиха. Мамина дочка.
— Ври больше…
— А ты поверил!..
— Светка, зачем ты меня гадом назвала? Я не гад.
— Это ты Маргошке объясняй.
— Светка, это не я…
— Можешь не оправдываться. Здесь не милиция.
— Ну чтоб мне так жить… Чтоб отца убили… Хочешь, на колени стану?..
— Сиди, — сказала она уныло. — Я знаю, что не ты.
— Врешь!
— Не ты… Это он сам себя заложил.
— Прости меня, Валерка, — сказала вдруг. — У меня просто настроение плохое было. Никого видеть не могла. А тут эта приперлась счастливая, с аттестатом. «Со мной Коромыслов, — говорит. — Вот сохнет! Прямо жаль мальчика!»
— Не сердись, — ответил я. У меня дурацкая манера всюду ляпать «не сердись». Пустая фраза, никакого значения не имеет. Это, когда волнуешься, все равно что цигарку свернуть. Но я некурящий. Только если спьяну затянусь.
