— Конечно, не его. Он кого-то попросил.
— Чудак, не на том месте надо писать, — хмыкнул Дод.
— Ладно, — огрызнулся я. — Ты чего так рано приперся?
— На собрание.
— Брось врать.
— …а…ет…естное… ово. — Он дожевывал последний кусок. — Вчера ты ушел, объявили.
— С какой радости? Экзамены же вот-вот!
— Заткнись, — сказала Ритка. — Тебе что?
— Что?! Интересно — вот что! Ох, чудики! Нашли время…
— Привет, геноссе! — сказал я, вваливаясь за Риткой и Додиком в аудиторию. В ней с двух потоков народу сидело кот наплакал.
— Быстрей рассаживайтесь, — мрачно сказал Колосков. — А тебе, Доронина, сегодня совсем не к лицу опаздывать… Значит, теперь у нас, — он тыкал в каждого пальцем, — …двадцать шесть, двадцать семь, двадцать…
— Людей так не считают, — не выдержал я.
— Молчи, — огрызнулась Ритка.
— Коромыслов, я вам слова не давал, — скорчил рожу геноссе.
— Тоже грамотный, — зашипела Додикина длинноносая Райка. — Вечно высовывается. Оставят после лекций — лучше? Да?
— Тридцать один, тридцать два, — бубнил Колосков, но уже без пальца. — Итак, всего тридцать два человека из семидесяти шести. Какие есть мнения?
— Разойтись, — брякнул я.
— Коромыслов, кончай паясничать, — цыкнул геноссе.
— Цыц! — ткнула меня Ритка в ребро.
— Нет кворума, — крикнул Дубов, красавец из соседней группы. Морда у него, как у оперного дьявола, хотя, по-моему, он тоже еще девушка.
— Минуточку внимания! — застучал карандашом геноссе. — Давайте рассуждать по-человечески…
— Чего рассуждать? Собрание не подготовлено! — крикнул красавчик Дубов.
— Товарищи, дела-то всего на двадцать минут! — взмолился Колосков. — У нас тут есть заявление от несоюзной Дорониной Маргариты с просьбой принять ее в наши ряды.
