— Зачем ты?.. Ведь не любишь ее.
— Неправда! Это неправда. Просто я иногда тебя к ней ревную.
— Мама, — сказал я. (Я редко ее так называл и даже сейчас в темноте знал, что она улыбнулась.) — Мама, я люблю тебя и люблю Берту. Но мне трудно ей писать.
— Потому что ты уехал ко мне?
— Нет. Поэтому тоже — но не только. Есть еще другое. Понимаешь, я часто думаю: если бы Федор нас не вывез, у меня не хватило бы духу пойти с Бертой…
— Бедный, не думай об этом.
— Как ты считаешь, я бы пошел? Или спрятался?
— Отец бы пошел, — сказала мать. — Он храбрый. Он на фронт пошел, хотя имел броню. А ты в него.
— Не в него, — сказал я. — Наверно, я бы спрятался у Тимохи. (Тимоха был наш сосед, сапожник. Он, как я слышал от днепропетровцев, что приезжали в командировку, ходил приглашать евреев к универмагу.)
— Ты бы пошел, — сказала мать, но ее голос был какой-то безразличный. Просто она думала о другом.
— Напиши Берте, — сказала снова. — Пусть она тоже напишет отцу. Она разумная женщина. Она тебя воспитала, и отец ее слушается. Пусть напишет, что он тебе необходим. Пусть он получит сразу три письма. Ты думаешь, ему там хорошо? Ему тоже скверно. Из-за глупости и ложной гордости — так себя мучить… Напишешь?
— Угу…
— И еще обещай мне, что будешь здесь поддерживать по возможности порядок и — не сердись, но я тебя прошу — не води сюда девочек.
— Обещаю! — сказал я весело. Последнее было совсем просто. Кого я мог сюда привести? Марго? В эту конюшню? А вообще-то мысль!
— Нет у меня никаких девочек, — сказал я.
— А Доронина?
— Как Дина Дурбин.
— Все может перемениться, — сказала мать. — Не хотелось бы вернуться из Германии бабушкой.
— За полгода не успеешь…
— Знаешь, я вчера невинность потерял.
— Понимаешь, на прости господи невинность потерял. Обидно! — А обиды в нем было, как жиров в кипяченой воде.
— Не теряй невинность на шлюхе, — твердил весь вечер.
— Не буду, — обещал я. — А это больно?
— Не в том дело, — говорит. — Обидно.
— Я, — говорит, — головастый и у меня воля. Только обидно — невинность потерял на дряни…