на что тот охотно согласился. На полевые изыскания он взял слугу Ламберто, умевшего чертить.

Куда там Остапу Марии ибн Бендер-бею с его незамысловатыми трюками! Казанова сам удивлялся своим «познаниям» в топографии, геологии, ландшафтоведении, ирригации, мелиорации и прочих геодезических науках. Отчет о проведенных изысканиях был, пожалуй, самой убедительной липой за всю историю существования человечества. За «работу» Бирон дал авантюристу 200 дукатов, карету до Риги и рекомендательное письмо.

В Санкт-Петербурге Казанова снял дом на Миллионной и ринулся покорять Северную Пальмиру. Целью его была ни много ни мало сама Екатерина II.

В первый же день своего пребывания в граде Петра он направился на бал-маскарад в императорском дворце. Государыню он увидел, но приблизиться к ней не решился. За ней тенью следовал граф Орлов, а вступать с ним в открытую конфронтацию вот так, сразу, он готов не был. Сама же императрица внимания на него не обратила.

Казанова приступил к долгой и изнурительной борьбе. Он смог пробиться на прием к княгине Екатерине Дашковой, возглавлявшей Академию наук, которая дала ему рекомендательное письмо к приближенному императрицы графу Панину, но обольстить Дашкову Казанове не удалось.

Уязвленный в самых лучших чувствах, этот всеевропейский ловелас заметил: «Кажется, Россия – единственная страна, где полы перепутались. Женщины управляют, председательствуют в ученых обществах, участвуют в администрации и дипломатических делах. Недостает у них одной привилегии – командовать войсками!».

Казанова ширил и множил свои связи и знакомства. Особенно полезен ему оказался родственник Орловых, гвардии ротмистр Зиновьев. До императрицы оставалось каких-то два шага.

Зиновьев же помог устроить Казанове и личную жизнь, продав девушку 13 лет из своих крепостных. Звали девушку Зинаидой, и была она редкой красавицей. Гвардеец содрал за нее с Казановы 100 рублей. При этом Зиновьев сказал:

– Она будет вам служить, и вы будете вольны спать с ней.

– А ежели она не захочет? – резонно поинтересовался венецианец, для которого крепостное право было чем-то жутким из средневековой истории Европы.

– А! Так не бывает. Вы барин – велите ее высечь.

– А какое жалованье ей положить?

– Ни гроша. Кормите, поите, отпускайте в баню по субботам и в церковь по воскресеньям.

Ошарашенный Казанова вступил во владение, назвав девушку Заирой, в честь героини популярной тогда пьесы Вольтера.

Заира была совсем не глупа, без ума любила Джакомо Джованни и страшно его ревновала. При этом своей ревностью довела галантного венецианца до того, что он начал ее колотить. «Не удивляйтесь, – писал Казанова в своей автобиографии, – это было лучшее средство доказать ей, что я ее люблю. Таков нрав русских женщин. После побоев она становилась нежной и любящей, и между нами устанавливалось доброе согласие».

Впрочем, и он в свою очередь очень привязался к русской крестьянке. «Если бы не проклятая ее неотступная ревность да не слепая вера в гадание на картах, кои она всякий день раскладывала, я бы никогда с ней не расстался». Но он ни на минуту не забывал о том, для чего приехал в Санкт-Петербург.

Екатерина Великая знала о его пребывании в столице, ей постоянно докладывали о его похождениях, она с интересом слушала все, что рассказывали о Казанове, но желания встретиться лично не изъявляла.

Тогда Казанова решил устроить себе небольшой перерыв и отбыл с Заирой, незадолго до этого едва не убившей его бутылкой, которую в приступе ревности она запустила ему в голову, в Москву. Город покорил и очаровал Казанову, а гостеприимство москвичей вообще было превыше его понимания. «Москва – единственный город в мире, – писал он, – где богатые люди действительно держат открытый стол, и не нужно быть приглашенным, чтобы попасть в дом. В Москве целый день готовят пищу...» Москвички его тоже очаровали. «Особенно любезны московские дамы: они ввели обычай, который следовало бы распространить и на другие страны, – достаточно поцеловать им руку, чтобы они поцеловали вас в щеку». Впрочем, памятуя про случай с бутылкой, Казанова интрижку в Первопрестольной завести не рискнул.

Вернувшись в Санкт-Петербург, Казанова решил привлечь внимание государыни новым способом. Он везде носился с разнообразными идеями общественного переустройства России. Екатерине II докладывали о прожектах итальянца, но та на них никак не реагировала. Попытки друзей Казановы устроить ему аудиенцию у императрицы терпели полное фиаско. Наконец графу Панину, возможно с ведома самой государыни, удалось устроить Казанове «случайную» встречу с императрицей в Летнем саду. Екатерина, прогуливавшаяся в обществе Панина, Орлова и двух статс-дам, сама заговорила с венецианцем. Она поинтересовалась его мнением о выставленных в саду скульптурах.

Казанова дал им самую негативную оценку. Екатерина с ним согласилась. Завязалась беседа, в которой Джакомо Джованни во всю мочь блистал красноречием и остроумием. Казалось, он начал добиваться успеха, но тут к беседующим подошел приближенный императрицы Бецкой, и она переключила на старика все свое внимание. О Казанове, казалось, забыли.

Но через несколько дней Панин сообщил Казанове, что государыня за прошедшие дни уже дважды осведомлялась о нем. А вскоре состоялась новая встреча великой императрицы и великого авантюриста. Произошла она все в том же Летнем саду.

И вновь Екатерина сама подошла к Казанове. Они, казалось, болтали ни о чем и обо всем. О погоде, Венеции, карусели на Дворцовой площади, летоисчислении... Но на деле шла жесткая борьба двух личностей, каждая из которых желала овладеть другой, подчинить ее себе. Казанова был красноречив и остроумен как никогда, он яростно доказывал преимущество григорианского календаря перед бытовавшим в России юлианским, темпераментно жестикулировал, играл голосом, томно вздыхал... А Екатерина слушала его и улыбалась. И вновь ему помешали так некстати подошедшие фрейлины.

Десяток дней спустя они вновь встретились в саду. Императрица, казалось, поджидала заморского гостя. Но лишь затем, чтобы блеснуть своей эрудицией в летоисчислении.

Дожидаясь Екатерину II в следующий раз, Казанова попал под дождь и сильно вымок. Дежурный офицер пригласил его в павильон, где, как оказалось, его уже дожидалась императрица. Она ворковала о геральдике, нравах венецианцев, лотерее... А жалкий и промокший Казанова вдруг с неожиданной ясностью понял, что эта удивительная женщина видит его насквозь, что все его хитрости и уловки для нее – раскрытая книга.

Делать в России ему было больше нечего. Он уступил Заиру 70- летнему архитектору Ринальди, закатил друзьям отвальную пирушку и отбыл из России.

В Варшаве он нарвался на дуэль с графом Браницким, выиграл ее и был вынужден спешно уносить ноги. Затем были Дрезден и Вена, откуда его «попросили» местные органы внутренних дел. Он поехал в Париж, но его выдворили и оттуда. Он долго скитался по всей Западной Европе, нигде не останавливаясь надолго.

В 1774 году, промотав практически все, что мог, Казанова вернулся на родину. Молодость и силы утекали как песок сквозь пальцы. Ему нужно было на что-то жить, и вот в 1776 году Казанова стал специальным тайным агентом суда инквизиции. А с 1780 года, в 55 лет, он стал платным шпионом той самой инквизиции, которая когда-то приказала заточить в Пьомби. Он работал на святых отцов за 15 дукатов в месяц. Его задачей было доносить инквизиции о проступках против «религии и добрых нравов». Он доносил на частоту разводов, на упражнения пальцев молодых людей в темных ложах театров, на обнаженные модели художественных школ. Он сдавал инквизиторам своих друзей, которые читали Вольтера или Руссо, Шаррона, Пиррона или Баффо, Ламетри или Гельвеция. Его оперативным псевдонимом было имя Антонио Пратолини.

Но в 1781 году он потерял и эту службу. Но не потому, что плохо работал. Просто Казанова, никогда не оставлявший пера, написал ряд острых политических памфлетов, которые с руководством не согласовал. В результате из инквизиции его уволили.

И вот, лишенный всяких средств к существованию, он пишет своим бывшим патронам униженное письмо. «Полный смущения, скорби и раскаянья, я сознаю, что абсолютно недостоин составлять своей продажной рукой письмо Вашему превосходительству, и сознаю, что при всех обстоятельствах я упустил свой долг, но все же я, Джакомо Казанова, взываю на коленях к милости моих князей, я умоляю из сострадания и милости предоставить мне то, в чем не может отказать справедливость и превосходство. Я умоляю о княжеской щедрости, что придет мне на помощь, чтобы я мог существовать и крепко посвятить себя в будущем службе, в которую я введен. По этой почтительнейшей просьбе мудрость Вашего превосходительства может судить, каково расположение моего духа и каковы мои намерения». Благодаря этому письму он получил еще одно месячное жалованье.

Но оставаться в республике Святого Марка ему не рекомендовали, и, в январе 1783 года он отправился в Вену, где стал секретарем венецианского посла Фоскарини. Он снова ходил на балы и праздники, в хорошее общество. В 60 лет он танцевал, как юноша, и совсем уже было собрался жениться на молодой девушке. Но тут Фоскарини умер. Казанова опять остался без средств.

Однако судьба снова оказалась к Казанове благосклонна: о его бедственном положении узнал молодой и очень богатый граф Вальдштайн. Граф сочувствовал Казанове и предложил ему пост библиотекаря в своем замке Дукс, с тысячей гульденов жалованья в год, коляской и обслуживанием. Казанова согласился.

Там он