Гиршфельдом деньги в билетах — вновь назначенному опекуну барону Розену, — Князева же считать от опекунства устраненным. Для нового опекуна такой оборот дела был очень неприятным и уже совершенно неожиданным сюрпризом.
Барон Адольф Адольфович Розен был тип захудалого прибалтийского барона, высокий как жердь, вечно прилизанный и до приторности чисто одетый, он умышленно растягивал слова при разговоре и непомерно был занят собственной персоной. Для поправления своих плохих финансов он наградил баронским титулом дочь одного богатого петербурского золотых дел мастера, но весьма неудачно, так как после двухмесячного супружеского сожития, баронесса сбежала от своего супруга с титулом и состоянием. Барон, урвав с ее отца малую толику отступного — успокоился.
Владислав Казимирович Савицкий считал его в числе своих старинных приятелей и, задумав вести кампанию против Гиршфельда, вызвал его в Москву, условился с ним о предстоящем дележе добычи и подсунул графине прошение о перемене опекуна над князем Владимиром. Для барона такое опекунство было находкой и он, конечно, с радостью и с благодарностью согласился принять на себя это почетное звание, тем более, что кредит в Европейской гостинице, где он жил, стал сильно для него колебаться. Каково же было его разочарование, когда наличное состояние опекаемого им князя определилось лишь мизерною суммою на двадцать пять тысяч рублей.
Сообразив, впрочем, что и это лучше, чем ничего, барон деятельно принялся за исполнение своих опекунских обязанностей, не оставляя надежды получить с Князева и Гиршфельда отчет и остальные деньги. Вызвав к себе князя Владимира, он объявил ему, что до получения всего опекунского имущества, он может выдавать ему из процентов принятого им капитала лишь пятьдесят рублей в месяц. Князь, наученный и успокоенный Гиршфельдом, не прекращавшим выдачу ему денег, только улыбнулся и даже, не особенно любезно обошелся с своим новым опекуном. Когда же тот заикнулся было о том, что необходимо возбудить против его бывшего опекуна и поверенного последнего дело в уголовном порядке, то Владимир Александрович вспылил:
— Я знаю Николая Леопольдовича давно и знаю за безупречно честного и порядочного человека, хорошо знаю и Князева, вас же, барон, я не знаю! — резко ответил он.
Адольф Адольфович смолчал, но тут же решил, что с таким опекаемым надо держать ухо востро, так как он всецело стоит на стороне Гиршфельда и Князева и что самое лучшее просить о расширении прав опеки, т. е. о предоставлении ей прав опеки над малолетним. В этом смысле барон написал обширное послание Владиславу Казимировичу, рассказав ему обстоятельно и подробно положение дел. Прошение о расширении прав опеки, подписанное графиней Завадской, вскоре получилось в подлежащем учреждении, где ему дали быстрый ход и права опеки расширили. Натянутые и без того отношения между бароном Розеном и князем Шестовым, когда последний узнал об этом, еще более обострились.
В таком положении находились дела князя Владимира Александровича Шестова, продолжавшего пьянствовать на даче в компании Князева, Неведомого и Луганского. Дело последнего подвигалось медленно. В начале августа в Петербург приехала, давно ожидаемая Николаем Леопольдовичем, Антонина Карловна Луганская и остановилась в Европейской гостинице.
Личное свидание с ней Гиршфельда не привело ни к каким результатам — она осталась при желании получить за право пожизненного владения четыреста пятьдесят тысяч рублей. Рассерженный неудачей, Николай Леопольдович, с тем же определением духовной консистории в руках, добился отобрания у несговорчивой противницы паспорта и выдачи ей на прожитие реверса, где она значилась: «именующей себя женою действительного статского советника». Антонина Карловна насилу, при помощи своего адвоката, добилась возвращения ей настоящего вида на жительство и быстро уехала обратно в Берлин из оказавшейся для нее весьма не гостеприимной России.
Дело этим не двинулось ни на шаг. Главные хлопоты и расходы, сопряженные с ними и поездкой в Берлин, были еще впереди. Надо было позаботиться о деньгах, тем более, что и до этого времени на содержание Луганского, его жены и Деметра была израсходована уже порядочная сумма. Этим и занялся прежде всего Гиршфельд.
Перед отправкой Василий Васильевича в Макариху, он убедил его выдать ему вексельных бланков на полтораста тысяч рублей.
— На сто тысяч — будет обеспечением моего гонорара на случай вашей смерти, ведь в животе и смерти Бог волен, дорогой Василий Васильевич, — дружески потрепал он его по плечу. — На пятьдесят же тысяч — будут служить, в том же случае, обеспечением вашей супруги.
Луганский согласился беспрекословно и подписал требуемые бланки. Николай Леопольдович запечатал их при нем же в большой конверт и передал Стефании Павловне.
— Спрячь подальше — это обеспечение мое и супруги Василия Васильевича, если с ним что-нибудь случится, но да сохранит его Бог… — торжественно закончил он и обнял Луганского.
Тот, в восторженном полупьяном состоянии, со слезами на глазах, бросился целовать его руки.
На другой день Василий Васильевич уехал. Для сопровождения его и для компании при скуки деревенской жизни, в качестве аргуса и собутыльника, был командирован Гиршфельдом Князев, нелегальное пребывание которого в Петербурге столь продолжительное время становилось рискованным. Ему дана была Николаем Леопольдовичем подробная инструкция, которая оканчивалась словами:
— Поить, но самому не пьянствовать!
Отъезд Князева вместе с Луганским устроили тайно от князя Владимира, у которого Гиршфельд через несколько дней даже спросил, не встречал ли он Александра Алексеевича. Тот отвечал отрицательно.
— Пропал, сгинул, как в воду канул, — сетовал Николай Леопольдович, — не знаю что подумать…
— Отыщется, где-нибудь закутил! — высказал свое мнение Шестов.
Этим убеждением князя в таинственном исчезновении вместе с Луганским его бывшего опекуна вскоре воспользовался Гиршфельд, решивший открыть перед Шестовым свои карты. Он уже переехал в Петербург, а князь все еще продолжал жить на даче. Последнего задержала болезнь Агнессы Михайловны, разрешившейся недавно от бремени вторым ребенком — девочкой. Первому — мальчику шел уже второй год. Наконец, она достаточно оправилась для возможности переезда.
Князь приехал в Петербург к Николаю Леопольдовичу.
— Наконец и мы перебираемся с дачи, Агнессочка поправилась, молодцом! — начал он после взаимных приветствий. — Заехал к вам на минуту, деньги нужны.
— Много?
— Да дайте тысяч пять: в кармане всего что-то около семисот рублей осталось, — небрежно ответил князь.
Гиршфельд скорчил серьезно печальную физиономию.
— Нам, князь, необходимо с вами счесться, хотя я и имею честь считать вас в числе своих искренних друзей, но знаете пословицу: «счет дружбы не портит».
— К чему это? Как будто я вам не доверяю. Столько лет не считался с вами и вдруг счеты! — возразил Шестов, не заметив серьезности Николая Леопольдовича.
— Вот то-то и нехорошо, что столько лет не считались. Я вам предлагал не раз, а вы всегда, что называется, и руками, и ногат отмахивались, а между тем вы бы знали положение ваших дел, и это знание повлияло бы на вас быть может убедительнее моих просьб не сорить деньгами. Теперь же наступил момент, что я выдать вам просимую сумму в затруднении.
— Как в затруднении? Разве у меня нет? — вытаращи него глаза Шестов, видя, что он не шутит.
— В том-то и дело, что нет!
— Вы шутите?
— Нисколько!
Гиршфельд подошел к бюро, отпер его, вынул объемистую папку бумаг в изящной синей обложке, на которой крупными буквами было напечатано: «Дело присяжного поверенного Николая Леопольдовича Гиршфельда.
— Потрудитесь рассмотреть документы и ваши расписки и вы убедитесь, что у меня ваших денег на руках осталось только две тысячи триста семнадцать рублей.
Князь сидел, как пораженный громом, и как-то глупо улыбался.
