журналов, книги по магии и волшебству, трехногие табуретки, коробка сигар, пластмассовая овчарка с кивающей головой, носки… Царство забытых вещей.

– Вот его истинные владения, – пробормотала Охотница. – Потерянные вещи. Забытые вещи.

В окна были видны стены туннеля, по которому мчался поезд, провода, тусклый свет лампочек. Граф сидел на полу, расставив ноги. Он рассеянно гладил волкодава и чесал его за ухом. Шут стоял рядом, – казалось, ему неловко. Увидев гостей, граф поднялся.

– А… Это вы, – протянул он, наморщив лоб. – А зачем я вас звал? Ну-ка, ну-ка, сейчас вспомню… – Он потеребил свою рыжую с проседью бороду.

– Мы ищем ангела Ислингтона, ваша светлость, – подсказала Дверь.

– Ах да, вспомнил. Твой отец кое-что задумал. Рассказал об этом мне. Но я не люблю перемен, поэтому послал его к Ислингтону. – Граф помолчал, потом мигнул единственным глазом и сказал: – Я тебе об этом не говорил?

– Говорили, ваша светлость. Как же нам найти Ислингтона?

Граф кивнул так, будто Дверь сказала что-то очень важное.

– К ангелу ведут два пути. Один – короткий, но им можно воспользоваться всего один раз. Если Ислингтон вам снова понадобится, придется идти вторым путем – долгим и очень опасным.

Дверь терпеливо спросила:

– Какой короткий путь?

– Нет-нет, он не каждому подойдет. Только тем, кто умеет открывать любые двери, – а это умел делать только Портико и члены его семьи. – Он положил свою огромную руку ей на плечо. Потом погладил ее по щеке. – Оставайся-ка лучше со мной. Согреешь мои старые косточки темной ночью. – Он игриво коснулся своими узловатыми пальцами ее волос. Охотница подалась вперед, но Дверь жестом остановила ее: Не надо. Не сейчас.

Она посмотрела на графа:

– Ваша светлость, я – старшаядочь Портико. Как мне добраться до ангела Ислингтона?

Ричард поразился ее невероятному терпению. Как ей удается выносить старого графа, у которого то и дело наступает помутнение рассудка!

Граф склонил голову на бок и деловито подмигнул Двери, – в эту минуту он был очень похож на старого сокола. Он убрал руку с ее волос.

– Верно. Верно. Дочь Портико. Как поживает твой отец? Надеюсь, он в добром здравии. Замечательный человек. Чудесный человек.

– Как нам добраться до ангела Ислингтона? – повторила Дверь с дрожью в голосе.

– Как? Очень просто. С помощью Angelus’а.

Ричард попытался представить себе, каким был граф шестьдесят, восемьдесят, пятьсот лет назад. Бесстрашный воин, умелый стратег, настоящий ловелас, верный друг и опасный враг. Следы былой мощи и сейчас проглядывали в этом старом человеке. И от этого становилось страшно и грустно. Граф принялся рыться на полках, расшвыривая ручки, курительные трубки, духовые ружья, гаргулий и сухие листья. Наконец, с ловкостью старого кота, поймавшего мышь, он схватил небольшой свиток и протянул его Двери.

– Вот, дочка, держи, – сказал он. – Там все написано. Мы тебя подбросим до нужной станции.

– Подбросите? – переспросил Ричард. – На поезде?

Граф удивленно обернулся, пытаясь определить, кто это сказал, пристально посмотрел на Ричарда и расплылся в улыбке.

– А как же, – сказал он. – Ради дочери Портико мы сделаем все что угодно.

Дверь радостно схватила свиток.

Поезд затормозил. В сопровождении стражника Ричард, Дверь и Охотница вышли из библиотеки. Ричард выглянул в окно. Поезд как раз подходил к станции.

– Простите, вы не скажете, что это за станция? – спросил он.

Состав остановился. На стене напротив вагона Ричард увидел название: «Британский музей». Ну нет, это уже слишком. Ладно, нельзя стоять у края платформы; ладно, на «Эрлс-корт» живет настоящий граф; ладно, в вагоне метро есть старинная библиотека. Но «Британский музей» – это уже чересчур. Как все лондонцы, Ричард знал схему метро наизусть.

– Такой станции нет! – уверенно заявил он.

– Правда?! – воскликнул граф. – Что ж, тогда будь очень осторожен, выходя из вагона. – Он весело захохотал и хлопнул шута по плечу. – Слышал, Тули? Я тоже умею шутить!

Шут мрачно улыбнулся.

– Я вот-вот лопну от смеха, одежда уже трещит по швам, веселье переполняет меня и сию минуту выплеснется через край, ваша светлость, – промолвил он.

Двери разъехались. Дверь улыбнулась графу:

– Благодарю вас.

– Пока-пока, – сказал граф, выпроваживая Ричарда, Дверь и Охотницу из теплого, задымленного вагона на пустую платформу. Вскоре двери закрылись, и поезд умчался прочь. Ричард обнаружил, что таращится на название станции. Как бы часто он ни моргал, как бы ни отводил взгляд – в надежде, что когда снова посмотрит на название, оно изменится, – на табличке, вделанной в стену, по-прежнему было написано: «Британский музей».

Вечерело. Безоблачное небо постепенно становилось из ярко-синего густо-фиолетовым, с огненными и лимонными всполохами там, где недавно село солнце, – а село оно, с точки зрения старины Бейли, в четырех милях к западу от Паддингтона.

«Небо, – с наслаждением подумал старина Бейли, – никогда не повторяется: каждый день, каждую ночь оно разное». Старина Бейли считал себя знатоком по части неба и как знаток мог бы подтвердить, что в тот вечер небо было исключительное. Он разбил палатку на крыше высокого здания напротив cобора Святого Павла, в самом сердце Сити.

Старина Бейли любил этот собор хотя бы за то, что он почти не изменился за последние триста лет. Белый портлендский камень, из которого он построен, почернел от лондонского смога раньше, чем закончилось строительство. Правда, в 1970-е собор почистили, вернув ему изначальную белизну. Но, белый или черный, – это был все тот же собор Святого Павла. Он не менялся. «Чего не скажешь об остальном Лондоне», – подумал старина Бейли, оторвавшись от своего ненаглядного неба и переводя взгляд на освещенные фонарями улицы внизу. Он заметил несколько камер, прикрепленных к стенам, пару машин. Какой-то человек, задержавшийся на работе, запер дверь своего офиса и поспешил к метро. При одной мысли о метро старину Бейли передернуло. Его мир – мир крыш, и он этим гордится. Он очень давно перестал иметь дело с тем, что находилось на земле…

Старина Бейли помнил время, когда в Сити жили, а не только работали. Жили, смеялись и любили в ветхих домишках, лепившихся один к другому и наполненных шумом людских голосов. Вон тот переулок (некогда известный, по крайней мере в народе, как Сраная аллейка) славился своим шумом, кутерьмой, вонью, песнями… Но теперь в Сити никто не живет. Бездушные офисы, куда люди приезжают днем только для того, чтобы вечером спешить домой, сделали его холодным и неприютным. Никто больше не назовет Сити своим домом. А старина Бейли скучал даже по стоявшей здесь когда-то вони.

Последние огненные всполохи пропали, уступив место послезакатной синеве. Старик накрыл тряпками клетки. Птицы сначала повозмущались, а потом заснули. Старина Бейли почесал нос, зашел в палатку, взял почерневший котелок, воду, морковку, картошку, соль и пару ощипанных скворцов. Развел крошечный костерок в закопченной жестяной банке из-под кофе, пристроил котелок над огнем и тут заметил, что кто-то наблюдает за ним, прячась в тени дымохода.