Спустя несколько дней в его уме роилось такое громадьё планов, один сложнее и экстравагантнее другого, что мистер Пенниворт пришёл в отчаянье.

— У меня такое ощущенье, — сказал он, почёсывая пыльные усы, — что у тебя выходит всё хуже и хуже. Мальчик, ты не растворяешься. Ты виднее видного. Тебя невозможно не заметить. Если бы ты явился в компании фиолетового льва, зелёного слона и алого единорога, верхом на котором сидел бы сам король английский в своём королевском облачении, — готов поклясться, что люди бы глазели на тебя одного, полагая всех прочих невзрачными помехами!

Ник молча уставился на него. Он размышлял, бывают ли у живых такие магазины, где продавали бы разные надгробия, и если да, то где их можно найти. Растворение сейчас его интересовало меньше всего.

Он воспользовался лёгкостью, с которой мисс Борроуз отвлекалась от грамматики и словосложения на любую другую тему, и стал расспрашивать её про деньги: как ими пользуются, как при помощи них получать то, что хочешь. У Ника скопилось некоторое количество монет, которые он в разное время находил на кладбище (например, он знал, что лучше всего искать деньги там, откуда только что ушла какая-нибудь парочка, привлечённая мягкой травой, чтобы на ней обниматься, целоваться и всячески кувыркаться. Он часто находил после парочек монетки). Он подумал, что сейчас, наконец, пришло время использовать свои сбережения.

— А сколько стоит надгробие? — спросил он мисс Борроуз.

— В моё время, — подумав, сказала она, — они стоили по пятнадцать гиней. Не представляю, почём они сейчас. Наверное, сильно подорожали.

У Ника было два фунта и пятьдесят три пенса. Он понял, что их определённо не хватит.

Прошло четыре года — практически половина его жизни — с тех пор, как Ник спускался в гробницу Синего Человека. Он всё ещё помнил, как туда попасть. Он взобрался на самую вершину холма, откуда всё было как на ладони — город был в самом низу, и яблоня над окраиной, и даже колокольная башня часовенки. Мавзолей Фробишеров торчал из земли как гнилой зуб. Ник проскользнул внутрь, пробрался за гроб и стал спускаться вниз, вниз, вниз по крохотным каменным ступенькам, высеченным в недрах холма, пока не оказался в каменной усыпальнице. Там было темно, как в шахте, но Ник умел видеть, как видят мёртвые, и усыпальница раскрыла перед ним свои секреты.

Гибель свернулась кольцом вдоль стен помещения. Ник чувствовал её присутствие. Он хорошо помнил ощущение от неё — невидимая тварь, состоящая из завитков дыма, ненависти и жадности. Но на этот раз он её не боялся.

— БОЙСЯ НАС, — прошептала Гибель. — МЫ ХРАНИМ ТО, ЧТО НЕ ИМЕЕТ ЦЕНЫ И НЕВОЗМОЖНО УТРАТИТЬ.

— Я тебя не боюсь, — ответил Ник. — Помнишь меня? Мне нужно кое-что отсюда взять.

— НИЧТО НЕ ПОКИНЕТ ГРОБНИЦУ, — ответила тварь в темноте. НОЖ, БРОШЬ, КУБОК. ГИБЕЛЬ И ТЬМА ХРАНЯТ ИХ. МЫ ЖДЁМ.

— Мне неловко спрашивать, — проговорил Ник, — но это тебя здесь похоронили?

— ХОЗЯИН ОСТАВИЛ НАС В ЭТОМ МИРЕ НА СТРАЖЕ, ЗАРЫЛ НАШИ ЧЕРЕПА ПОД ЭТИМ КАМНЕМ И НАКАЗАЛ НАМ ЖДАТЬ. МЫ ОХРАНЯЕМ СОКРОВИЩА ДО ВОЗВРАЩЕНИЯ ХОЗЯИНА.

— По-моему, он про вас забыл, — сказал Ник. — Небось, он сам уже тыщу лет как мёртв.

— МЫ ГИБЕЛЬ. МЫ ЗДЕСЬ НА СТРАЖЕ.

Ник задумался, сколько лет назад гробница в недрах холма была ещё на поверхности. Наверное, очень, очень давно. Он чувствовал, как Гибель вьёт вокруг него кольца страха, словно щупальца хищного растения. Он начал мёрзнуть, а движения и мысли его замедлились, как будто его ужалила в сердце ледяная змея, и теперь оно разгоняло по венам холодный яд.

Он сделал шаг вперёд, оказавшись перед выступом, наклонился и сомкнул пальцы вокруг холодной броши.

— ЭЙ! — прошипела Гибель. — МЫ ХРАНИМ ЭТО ДЛЯ ХОЗЯИНА.

— Он не будет возражать, — сказал Ник. Он сделал шаг назад, по направлению к лестнице, стараясь не задевать хрупкие останки людей и животных на полу.

Гибель яростно извивалась по комнате, как призрачный дым. Затем вдруг застыла.

— ОНО ВЕРНЁТСЯ, — прошипела она на три голоса. — ОНО ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.

Ник стал быстро подниматься по лестнице. В какой-то момент ему показалось, что за ним кто-то гонится, но когда он вырвался наверх, в мавзолей Фробишеров, и вдохнул прохладный рассветный воздух, ничто вокруг не шевелилось и не пыталось его преследовать.

Он сидел на вершине холма, на свежем воздухе, и смотрел на брошь. Сперва ему показалось, что она вся чёрная, но когда взошло солнце, оказалось, что камень в центре чёрного металла переливается оттенками красного. Вся брошь была размером с яйцо дрозда. Ник всматривался в камень, в котором, казалось, шевелится что-то живое, и сидел так, поглощённый маленьким красным миром. Если бы он был помладше, ему бы захотелось засунуть камень в рот.

Оправа держала камень чёрной железной хваткой, напоминающей когти, а вокруг как будто что-то извивалось. Оно было похоже на змею, но у змей не бывает столько голов. Ник подумал, что так может выглядеть Гибель, если взглянуть на неё при дневном свете.

Он спустился с холма самым коротким путём, мимо колтунов плюща, покрывавших семейный склеп Бартелби (изнутри доносилось ворчание семейства, готовившегося ко сну) и дальше — до забора и на окраину кладбища.

Он позвал:

— Лиза! Лиза? — и огляделся.

— С добрым утром, дурачок, — послышался её голос. Ник её не видел, но под боярышником была различима лишняя тень. По мере того, как он к ней приближался, она превращалась в нечто полупрозрачное, жемчужно-белёсое в утреннем свете. Нечто, похожее на девушку. Нечто сероглазое.

— Мне сейчас следовало бы спокойно спать, — зевнула она. — Что это ты тут устраиваешь?

— Я насчёт надгробия, — сказал он. — Что ты хочешь, чтобы на нём было написано?

— Моё имя! — последовал ответ. — Там должно быть моё имя, с заглавной «е», потому что я — Елизавета, как та старуха-королева, что померла, когда я родилась. И с заглавной «х», для фамилии Хемпсток. Остальное неважно, я больше и не умела ничего писать.

— А как же даты? — спросил Ник.

— Вильям-зеватель, тыщ-шисят-шесть, — пропела она, а может, это просто рассветный ветер шевелил боярышник. — Главное — чтобы была большая «е». И большая «х».

— А кем ты была? — спросил Ник. — Ну, помимо того, что ведьмой.

— Прачкой, — ответила покойница. Затем утреннее солнце залило пустырь, и Ник остался один.

Было девять утра. Весь мир уже спал. Ник твёрдо решил, что не заснёт. У него было важное дело. Ему исполнилось восемь лет, и он был уверен, что в мире за пределами кладбища ему ничего не грозит.

Одежда. Ему понадобится одежда. Он уже знал, что его привычный наряд, серый саван, не годился. На кладбище он был в самый раз, поскольку сливался с камнями и тенью. Но если уж он осмелился пойти в мир за пределами кладбища, значит, нужно будет слиться с этим миром.

В склепе под разрушенной церковью была кое-какая одежда, но Ник не хотел туда спускаться даже днём. Он был готов оправдываться перед мистером и миссис Иничей, но совершенно не хотел объясняться с Сайласом. Он представлял себе недовольный — или, что ещё хуже, разочарованный — взгляд его тёмных глаз, и его заранее глодало чувство вины.

В дальнем конце кладбища находился домик садовника — небольшое зелёное строение, из которого вечно разило машинным маслом. Там хранились разнообразные старинные садовые инструменты и старая ржавая газонокосилка, которой никто не пользовался. Домик садовника был давно заброшен — последний садовник уволился ещё до рождения Ника. Заботу о поддержании порядка на кладбище теперь разделяли городской совет (который раз в месяц с апреля по сентябрь присылал сюда человека, чтобы косить траву и расчищать дорожки) и местные добровольцы из общества 'Друзья кладбища'.

Дверь домика была заперта на огромный замок, но Ник давно знал про одну расшатанную доску в задней стене. Иногда он пролезал в домик садовника через этот тайный лаз, чтобы подумать там в одиночестве.