– Почему? – волнуясь, сказала я. – Почему завтра?

Он словно колебался: говорить мне или нет?

– Ну! – поторопила я.

– Видишь ли… это известие будет тяжелым для тебя.

– Что именно? О Боже, не тяни! Поскорее, пожалуйста!

– Твоего отца привезли в Лаваль. Завтра утром соберется военно-полевой суд.

Мурашки пробежали у меня по спине. Отец в Лавале! Он жив. И его должны судить… Мне стало больно, так невыносимо больно, что я прикусила губу, чтобы подавить возглас отчаяния.

– Твой отец – важная фигура, Ритта. Сюда нагнали для его охраны столько солдат, что нам лучше переждать и никуда не двигаться. Завтра к вечеру это столпотворение рассосется…

– Завтра? – снова спросила я. – Когда казнят отца?!

Едва забрезжил рассвет, солдаты стали подниматься. Обливали друг друга из ведер водой, гогоча во все горло и отпуская шуточки, раскуривали трубки и поглощали скудные солдатские пайки. Как я поняла, это был пехотный отряд. Синие непрерывно мурлыкали себе под нос какие-то песни – то «Марсельезу», то куплеты из «Карманьолы»:

За ночь я не сомкнула глаз, хотя иногда мне до ужаса хотелось забыться, потерять сознание или умереть, лишь бы отключиться от кошмара, увидеть который мне еще предстояло. Я все буду видеть… Они убьют отца у меня на глазах.

Странное дело: всю свою жизнь я нисколько не страдала от того, что отца нет рядом со мной. Когда я училась в монастыре, то за шесть лет видела его всего два раза. Потом, до моего первого замужества, мы хотя и жили в одном доме, встречались редко: всегда получалось так, что отец на службе, а я у королевы. Ну а после случая с Жанно я вообще не желала с ним видеться. И вот теперь, совершенно внезапно, в душе возникла жгучая боль от того, что я так плохо знала его, что мы так скверно использовали те годы, что были нам отпущены.

Надо сказать, что отец мне попался необычный. Я могла точно посчитать, сколько раз за всю жизнь он меня поцеловал. Он распоряжался мною, делал все что хотел: он причинил мне так много горя, как никто другой.

Но… было что-то такое, что заставляло меня сейчас глубоко страдать. Я смутно понимала, что это. Узы крови? Зов родства?

Привычка? Возможно, все это вместе. Отец все-таки любил меня. Может быть, его любовь выражалась странно и не в открытую. И теперь катастрофа разъединила нас, обрекла на разлуку. Обрекла отца на смерть, а меня на то, что я все это увижу.

Он был настоящим аристократом, подлинным принцем, и этого у него не отнимешь. В Версале его называли Баярдом, рыцарем без страха и упрека. Свою честь он нес высоко, как священную орифламму,[6] и он ни в чем не нарушил своего долга, подавал пример другим… Жанно явно будет гордиться дедом. Но мне-то, мне нисколько не было легче от этого.

Мы были такие разные, между нами все время возникали размолвки. Оба были упрямы и не понимали друг друга. И все-таки за это лето мы сблизились. Отец стал мне дорог. И сегодня я могла сказать… что люблю его.

Да, я люблю его. Впервые осознав это, я почувствовала горечь. Почему я поняла это так поздно? Почему он не позволял мне этого понять?

– Взвод, строй-ся!

Эта громкая команда ошеломила меня. Как, уже? Уже начинается? Вцепившись руками в холодные перекладины двери, я замерла у широкой щели. Губы у меня дрожали, руки стали совершенно ледяными. Великий. Боже, неужели это все-таки произойдет?

Мимо сарая бежали солдаты, выстраиваясь в два ряда. Во двор вынесли стол, накрытый алым сукном, и пять стульев. Разумеется, это для членов военной комиссии, для этих мерзавцев!

Вышли офицеры и медленно зашагали к столу под громкий бой барабанов. Один из них был тот самый капитан, приказавший посадить меня в сарай. Остальных я никогда не видела. Хотя, впрочем… Гневная мысль пронзила меня: в одном из судей я узнала Альбера, нашего бывшего лакея, служившего в отеле де ла Тремуйль. Теперь он был в форме лейтенанта. Надо думать, лакей не упустит случая отомстить своему хозяину… От отвращения хотелось плюнуть. Я плюнула, и мне стало как будто немного легче.

Капитан вскинул голову и, глядя прямо перед собой, крикнул:

– Введите арестованного.

Дверь кордегардии распахнулась. Задыхаясь от боли, я почти прикипела к двери. Сердце у меня отчаянно колотилось. Я увидела отца и была вынуждена зажать себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

Его окружили жандармы, но шел он сам, без чьей-либо помощи. Руки у него были связаны за спиной, но осанка оставалась поистине по-королевски величественной, и голову он держал высоко, как и подобает аристократу. Целый месяц его возили по Бретани, но, видно, ни одна рука не посмела прикоснуться к нему. Одним взглядом он был способен пригвоздить противника к месту.

Принц шел через двор, не глядя ни на кого из присутствующих. Он сильно хромал – дважды раненное колено так и не зажило, – но держался прямо. Совершенно серебряные волосы были так же связаны сзади лентой, как и тогда, когда я видела его в последний раз. Его лицо… о Боже, я больше не увижу его лица, этого безукоризненного аристократического профиля, имеющего несомненное сходство с профилями римских цезарей… Я заметила морщины на его высоком лбу, пронзительный властный взгляд по-прежнему зорких глаз… Ведь я люблю его! Господи ты, Боже мой, почему именно сейчас, когда я поняла это, ты отнимаешь его у меня?!

Я на мгновение закрыла глаза, чтобы запомнить его таким: гордым, сильным, в белой рубашке, кюлотах и высоких армейских сапогах, в портупее, с которой эти мерзавцы сорвали шпагу…