беременна. Более того, уже два месяца беременна. У меня есть в запасе двести с лишним дней жизни…

На какое-то время меня перестал занимать вопрос о том, кто отец. Это не имело нынче никакого значения. Важна была только моя жизнь. Я хотела жить и для Жанно, и для себя. И разве то, что я получила шанс на спасение, даже не мечтая об этом, – не знак свыше?

Дебюро сказал: преждевременные роды… Если это будет так, дни подаренной мне жизни сократятся и шансы дожить до гибели Робеспьера уменьшатся. А если будет выкидыш, я и вовсе лишусь этих шансов. Этого нельзя допустить. Я буду беречься, буду спать по ночам, буду долго гулять по дворе Ла Форс.

И буду очень стараться отгонять от себя мрачные мысли.

Я склонилась над сточным желобом, по которому стекала грязная вода из фонтана, и меня вырвало. Снова нет никакой пользы от того, что я завтракала. Хоть и не ешь вовсе – все напрасно… Я стала худая и бледная, словно меня с креста сняли; этот ребенок высасывал из меня все, вплоть до мозга костей. И рос так быстро, что уже теперь, на четвертом месяце, было явно заметно, что я беременна.

На тюремную еду я едва могла смотреть. Единственное, что не вызывало у меня отвращения, – это были вода, молоко и белый хлеб. Иногда я заставляла себя поесть вареного риса. Остальные тюремные блюда – бобы, сельдь, горох, чечевичная похлебка – повергали меня в ужас. Тошнота так мучила меня, что я много раз в день выбегала в тюремный двор. А еще я испытывала страшную тягу ко множеству вкусных вещей, чаще, увы, лишь воображаемых. Сплошные огорчения подстерегали меня: теряя остатки мужества, я вот уже который день ходила как в воду опущенная.

Изабелла, поддерживая меня под локоть, довела меня до скамьи.

– Возьмите, – сказала она, протягивая мне сверток.

Я развернула его. В нем было несколько горстей свежей душистой земляники. У меня все поплыло перед глазами…

– Пресвятая Дева, откуда это?

– Подарок от одного мужчины.

– Вам?

– Разумеется, мне. Ешьте. Вы должны это съесть.

– Изабелла, – взмолилась я, – в таком случае вы возьмете мою порцию супа!

Она ничего не ответила. Я стала есть, каждой клеточкой тела ощущая наслаждение от этой еды. Я никогда раньше не предполагала, что может быть такой божественный вкус. Я вообще ничего раньше не ценила по достоинству… За это, вероятно, и получила по заслугам сейчас.

– Сюзанна, – сурово приказала Изабелла, – не смейте больше то, что я даю вам, отдавать Авроре.

– Но она же маленькая. Она еще растет.

– Пусть растет. Вам сейчас ягоды нужнее, чем ей. Вы должны думать о себе и своем ребенке.

Изабелла говорила со мной строго и сурово, прямо как мать.

Никто не заботился обо мне больше, чем она. Само ее присутствие облегчало мне жизнь.

Начало июня выдалось необыкновенно жарким, казалось, под полуденным солнцем плавятся булыжники тюремного двора. Мы сидели в тени стены, но это мало помогало. На лбу у меня выступила испарина. Я доела землянику, вытерла лоб тыльной стороной ладони и тяжело вздохнула.

Почти четыре месяца я была в тюрьме Ла Форс. За последнее время она изменилась. В мае, когда все процессы по заговорам было приказано проводить в Париже, число заключенных удвоилось, возникли ужасный беспорядок и теснота. Теперь аристократам с трудом удавалось держаться вместе. В камерах появились десятки крестьян, рабочих, коммерсантов, и многие из них даже не парижане. Теперь тут можно было встретить уроженцев всех уголков Франции. Со всех концов страны «заговорщиков» тащили в Париж.

Я уже не успевала со всеми знакомиться. Тот состав заключенных, который я застала, появившись в Ла Форсе, успел полностью измениться. Мои старые знакомые почти все были казнены, а те, кто остался, со дня на день ожидали вызова в Трибунал. Мы были как раз в их числе. Нас с Изабеллой относили к той категории узников, которые «засиделись». Четвертый месяц в тюрьме всегда был переломным. Считалось, что нас вот-вот казнят, но если, паче чаяния, этого не произойдет, то, вероятно, это означает, что о нас «забыли». Это было бы спасением.

Казнили людей знаменитых, образованных – философа Мальзерба, химика Лавуазье, писателей Шамфора и Кондорсе… А людей неизвестных, простых, казненных за невзначай вырвавшееся слово или даже за еще более мелкую провинность, было уже не счесть. Уже давно никого не судили по отдельности. Заключенных объединяли в большие группы, и Трибунал решал их судьбу одним махом.

Месяц флореаль, давший такую обильную кровавую жатву, остался позади. Сейчас был июнь – жаркий, душный, невыносимый. Духота ощущалась даже вечером. Я приложила руку к животу, осторожно потрогала, пытаясь нащупать головку, но у меня ничего не получилось.

– Он так быстро растет, – прошептала я.

– Вы хорошо себя чувствуете? Нет никаких кровотечений или болей?

– Нет, все в порядке, – сказала я улыбнувшись. – Похоже, Изабелла, вы были бы лучшей матерью для этого ребенка…

Она внимательно смотрела на меня, ее глаза, и так черные, потемнели еще больше.

– Вы можете обещать мне одну вещь, Сюзанна?

– Я готова пообещать вам все, что захотите, – проговорила я горячо. – Изабелла, я так обязана вам. Никто не сделал для меня больше, чем вы, и самое большое мое желание…

– Обещайте, если у вас родится девочка, вы назовете ее моим именем – Изабеллой.

– Если родится девочка? – переспросила я.