много ли раз за всю жизнь вы изведали настоящее счастье, истинную радость с мужчинами? С кем вы были счастливы и физически, и душевно?

Я долго молчала. Приходилось вспоминать все с самого начала. Роман с Анри де Крессэ, то, сколько воздушных замков я себе построила, и то, как неловко и грубо он дефлорировал меня, причинив и телесную, и душевную травму. Граф д'Артуа… Ну, это отдельный разговор. Потом были Франсуа и некоторые другие, с которыми я не была счастлива. С Гийомом Брюном я испытала наслаждение, но, скорее всего, то была лишь случайность, зависевшая только от моего собственного возбуждения, а сам он действовал торопливо и грубо. Лескюр… Он был добр ко мне, но все же эта связь не была яркой и испепеляющей. Я привязалась к нему, ибо рядом больше не было никого, кто бы защитил меня.

Оставался один граф д'Артуа – единственный, кого я могла вспомнить добрым словом. Мне даже не за что было его упрекнуть. После ночи с Анри в «Путеводной звезде» я была напугана и скованна, и я могла бы на всю жизнь остаться фригидной. Графу удалось преодолеть эту холодность. Он, может быть, не любил меня глубоко и преданно, но был неизменно нежен и внимателен ко мне. Мне было хорошо.

– Один раз, Изабелла, – прошептала я в порыве откровения. – С великолепным графом д'Артуа, первым версальским сердцеедом.

– Я так и знала. А наши с вами замужества? Ни вы, ни я не были по-настоящему замужем.

Это тоже была правда. Ни разу я не создала семьи, не жила для детей и мужа. Частично в этом была виновата революция, но лишь частично. Эмманюэль и Франсуа – разве они были готовы жить для меня? А ведь я была настроена подарить Франсуа всю свою жизнь без остатка.

– Александр меня покорил, – проговорила Изабелла. – Он любит женщин, он понимает их. Он мужчина с головы до ног, но он не агрессивен и никогда противно не торопится, как это делают многие. Он чудесен. Я даже не могу описать это словами… Он единственный мужчина, который заставил меня пожалеть о том, что я несвободна.

– Даже странно, Изабелла, что мы говорим об этом в тюрьме!

Мы замолчали. Аврора прижалась ко мне, положила голову на плечо, и я чувствовала, что она явно сожалеет, что наш разговор прервался.

– Тетя Изабелла, – внезапно произнесла она, – а правда ли то, что только аристократы – хорошие любовники?

Я онемела. В устах одиннадцатилетней девочки такой вопрос звучал кошмарно. Изабелла, нимало не смущаясь, ответила:

– Преимущественно это так, моя дорогая! Конечно, бывают исключения.

– А почему это так?

– Потому что аристократы образованны, у них есть мозги, образование и вкус, а это многое значит в любви! Без мозгов, мадемуазель, мужчина мало чего может достичь.

Воспитание Авроры уже давно и как-то само собой вышло из-под моего контроля. И я ничего не сказала в ответ на этот разговор искушенной аристократки с маленькой девочкой.

Прошла неделя после этой ужасной сцены с Сен-Жюстом, и физически я почти оправилась, когда по распоряжению коменданта Ла Форс мы были переведены в другую камеру – по причине перенаселенности той, в которой мы сидели прежде.

Ничего страшного это распоряжение в себе не таило. Мы легко познакомимся с обитателями новой камеры, а в остальном наше положение не изменится. Мы собрали свои пожитки и постели и пошли вслед за тюремщиком. Двери многих камер вдоль коридора были открыты – их запирали на ключ только вечером. Охрана тюрьмы была такой, что даже думать о побеге нельзя было, но внутри Ла Форс заключенные могли перемещаться почти беспрепятственно.

Было 13 февраля, день святого Эйложа.

Остановившись на пороге, я обвела новую камеру глазами. Она была чуть поменьше и, кажется, чуть теплее. Изабелла легко толкнула меня под локоть, и я пошла к отведенным нам железным койкам.

И вдруг дрожь волнения пробежала у меня по спине.

Я увидела одного человека. Он смотрел на меня; в его взгляде было глубочайшее изумление, радость и боль одновременно. Это были именно те серые глаза…

Глаза Рене Клавьера, моего нового сокамерника.

Трудно сказать, какую гамму чувств я испытала. Я пережила радость встречи, бурное облегчение от того, что он все-таки жив. И в то же мгновение я вспомнила дремучий бретонский лес, плавящуюся от жары землю и обезумевшую графиню де Кризанж, наставившую на меня пистолет.

Честно говоря, последнее воспоминание задело меня куда сильнее, чем все остальное, и к радости встречи сразу же примешались сотни невыясненных вопросов. Я даже забыла, что мы в тюрьме, что мы скоро умрем на гильотине, и поэтому сейчас не стоит тратить время на какие-то объяснения. В эту минуту я об этом не думала.

Да и вообще трудно было сказать, о чем именно я думаю. Я молча стояла и смотрела на Рене, ошеломленная до такой степени, что у меня пропали все слова.

– Да что же вы?.. – шепнула мне Изабелла.

Каким-то образом она всегда догадывалась, что произошло.

Узел и подушка выпали из моих рук, я сделала шаг вперед и тут же увидела, что Рене сдвинулся с места и пошел ко мне.

Он был совсем рядом. Я видела его глаза, отброшенные назад золотистые волосы точь-в-точь такого же оттенка, как и у меня. Он не улыбался и тоже пока еще ничего не сказал. Почти машинально я протянула ему руку; пальцы у меня трепетали. Мы коснулись друг друга, и только в этот миг я до конца убедилась, что это не сон.

– Я рада, – прошептала я, не задумываясь над тем, что говорю.