дни в печали и воздержании. А у меня стиль жизни совсем другой. Мне требуется спутница для посещения театральных представлений, игр или бани. Она вместе со мной наслаждалась бы жизнью, а не печалилась день и ночь. На меня твое общество нагонит тоску. Прощай, Флавия. Пила выведет тебя отсюда.
Пила сглотнула. Бедную Флавию вышвыривали вон. Все же она должна была послушаться. Она, следуя на почтительном отдалении, проводила Флавию к воротам. У выхода Флавия обернулась.
– То, что у нее нет сердца, я знала всегда, – произнесла она тихо, – и то, что она высокомерна, я тоже знала. Вот именно из-за этого она и свернет однажды себе шею.
Пила уставилась на нее. Не были ли проклятием слова Флавии о Ромелии? Если это так, то уже две женщины прокляли Ромелию. Пила была уверена, что Ромелию, с ее характером, может ожидать жестокая судьба.
Наконец, процессия тронулась. Она произвела в Риме сенсацию, словно была атрибутом римского празднества. Народ сбегался, чтобы посмотреть на семью сенатора и его богатое хозяйство. Ромелия снова откинула занавеси своих носилок, чтобы позволить народу полюбоваться собой.
У нее давно уже не было повода дать собой повосхищаться в этом городе всех городов. В Риме становилось все более душно, и была самая пора отправиться в поместье. Отдыху после последних напряженных дней больше всех радовался Валериус.
Процессия медленно спускалась с Палатинского холма. Они специально сделали маленький обход вокруг цирка Максимуса, чтобы ими надивились вволю. Потом все оказались уже на Виа Аппиа. Пройдя через Аппиевы ворота, они наконец покинули город.
Пила чувствовала себя примерно так же, как лошадь, которую после долгой зимы в первый раз снова вывели из конюшни, и она вдыхает в себя соблазнительный аромат свежего воздуха. Она смотрела на сельскую местность и обсаженные пиниями улицы, которые, подобно паутине, устремлялись к единому центру – к Риму.
Они двигались по сельской местности на юг. У Пилы не было ни малейшего представления, как далеко им ехать до поместья Валериуса. Друзилла говорила о трех днях, если ехать на повозке. Однако на этот раз Ромелия настояла на том, чтобы путешествовать в носилках. Она не желала ехать в некомфортабельной тяжелой повозке с четырьмя колесами, в которой можно было также ночевать, и ей не хотелось, чтобы ее трясло на выложенных булыжниками дорогах. Это означало, что она будет в дороге по меньшей мере неделю.
Перед ними простиралась прямая, как шнур, вымощенная громадными камнями дорога. По этой дороге римские легионы могли быстро и без промедления маршировать на юг, чтобы завоевывать новые земли и подавлять восстания в странах, уже покоренных. Гражданские путешественники также охотно использовали эту удобную дорогу, чтобы быстрее добраться до желанной цели.
По дороге им встречались крестьяне с продуктами и животными, торговцы с экзотическими товарами. Все они стремились в Рим. В кипящий энергией город, который лежал в центре паутины улиц и, казалось, был ненасытным.
Позади них возвышались горы Альбании, которые снабжали Рим водой. Пила оглянулась. Время, когда она почти ежедневно думала о побеге, уже прошло. Мысль о бегстве снова мелькнула в ее голове, но она уже достаточно узнала о римском обществе, чтобы понять, что убегать не имело смысла. Жизнь римлян была прекрасно организованна. Город был снабжен полицейскими и пожарными участками, и вдоль всей Виа Аппиа через регулярные промежутки имелись станции для смены лошадей, гостиницы, сторожевые башни, таможни и храмы. Сельская местность, принадлежащая Риму, также кишела людьми, и не только одними римлянами. Тут собрались, казалось, люди со всего света, некоторые добровольно, многие как пленники и рабы, иные по нужде, чтобы им досталась бесплатная еда для бедняков.
Вечером в первый день путешествия они остановились в стороне от дороги, вблизи сторожевого поста. Рабы раскинули палатки. Большая часть ценного хозяйственного инвентаря была уложена в них. Три палатки были поставлены для Валериуса, детей и Ромелии. Рабы поместились под открытым небом на простых матрасах. Кухню тоже устроили на воздухе. Тяжелую печь для приготовления пищи сгрузили с телеги, которую везли ослы.
Ромелия и во время путешествия не хотела обходиться без роскоши и удобств, в то время как Валериус считал важным, чтобы дети – имелись в виду его сыновья – научились выдержке и умели переносить суровые условия жизни.
Пила больше не удивлялась суете, которую подняла Ромелия во время подготовки лагеря на ночь. После того как Аурус проследил за приготовлением блюд для семьи, Пила, Друзилла и Целиус сервировали стол. В палатке были расставлены столы и кушетки, чтобы прием пищи проходил в привычных комфортных условиях.
Друзилла жаловалась.
– Что мне приходится еще выдерживать в моем возрасте! – печалилась она. – Такие пробежки уже не для меня. Только посмотри, у меня изранены все ноги.
– Тогда ты должна смазать их свиным жиром. У меня к этому привычка, мы с нашими повозками тоже далеко ездили в поисках плодородной земли.
Пила опустила голову. Тогда. Как же давно это было! Живет ли еще племя в долине между серыми горами, или же они отправились дальше? Искал ли ее Хелфгурд?
Друзилла заметила перемену в настроении Пилы.
– Ты тоскуешь по дому? – спросила она тихо. Пила покачала головой.
– Я больше не знаю, где мой дом. Я была маленьким ребенком, когда мы двинулись в путь от большого моря. А потом я жила с моей матерью в повозке. Отец и братья скакали рядом. Мы ехали и ехали по диким тропам, вдоль рек, через долины. Это было трудное время. Мы голодали, страдали от холода, сражались с племенами, которые жили в тех, областях, по которым мы ехали, они считали нас захватчиками.
– Тогда ты должна радоваться тому, что можешь жить здесь. Здесь нет ни холода, ни зимы, и мы не голодаем. Какой бы Ромелия ни была, я все-таки никогда не голодала.
Она шлепнула себя по круглой ягодице, и Пила рассмеялась.
– Я тоскую по отцу и матери, по последнему брату, который у меня остался, и по Хелфгурду, который хотел на мне жениться.
– Твоя тоска очень тебя мучает? – спросила Друзилла сочувственно.
– Нет, не очень. Я не могу больше вспомнить лица Хелфгурда, все как бы расплылось, как будто я оказалась в другом времени, в другой стране, в другом мире.
Действительно, Пила уже некоторое время замечала, что воспоминания о Кимберии, племени и Хелфгурде поблекли. Зато перед ее глазами постоянно было другое лицо, лицо цвета бронзы с темно- голубыми глазами и густыми каштановыми волосами.
Она провела рукой по глазам.
Нет, это лицо она тоже должна забыть после того, что произошло на пиршестве у Валериуса. Она до сих пор все еще не понимала, что же там произошло. Из рассказов Друзиллы она знала, что это была расточительная оргия, но она в полной мере не понимала значения этого слова. Она боялась, что Валериус, приказавший ей присутствовать там, безжалостно обесчестит ее. И так было бы, если бы на помощь не пришел Клаудиус. Клаудиус! Она не могла его понять. Когда он вырвал ее из рук Валериуса, предполагалось, что Пила будет покорна ему, но он, однако, не воспользовался ее покорностью. Он, казалось, был даже смущен тем, что Пила лежала рядом, пока эта гетера… Она вздрогнула одновременно от желания и ужаса, когда подумала об этом. Что за странный мир!
Клаудиус… Почему она должна постоянно думать о нем? Он был знаменит, известен, желанен. Простая рабыня не могла интересовать его. Как много римлянок мечтало о нем, и как много женщин покупали его, или он покупал женщин. Он был римлянин, проклятый римлянин, и он не стоил того, чтобы Пила страдала, вспоминая о нем.
После того как Ромелия удалилась в свою палатку, а няньки посвятили себя сыновьям и дочерям сенатора, чтобы подготовить их к ночи, рабы сели у железной печи и стали жевать свою простую еду – пшеничную кашу и овощи. Однако пища эта была питательной, и после еды все почувствовали навалившуюся усталость.
Валериус разминал ноги во время прогулки. Он увидел среди рабов Пилу.
– Пила, поднимись, – приказал он ей.