завертелась в зажигательном ритме джиттербага. Они танцевали в одиночестве: остальные смотрели и восхищенно ахали. У миниатюрной, хорошенькой партнерши, стройной и подвижной, было лицо Нелл Бринкли, загримированной под Клару Бау. Ее ноги дергались, словно у лягушки под скальпелем. Молодой человек, лет девятнадцати был слишком хорош, чтобы его можно было описать. Слова меркли рядом с его красотой. Он был похож на фавна с дрезденского фарфора, типичное дитя Калифорнии, которому было определено стать либо эстрадным певцом, либо современным Тарзаном. Клод смотрел на них с нескрываемым презрением. Он без конца теребил свои непослушные кудри и вызывающе откидывал голову назад.

К моему изумлению, Джеральд вдруг разошелся и начал приставать к жене Умберто. Он был невероятно напорист и потрясающе самоуверен. Джеральд наседал на даму, цокая каблуками, словно петух, вышедший на прогулку. Деликатность и изысканность ему с успехом заменяла поразительная гибкость и артистизм. У него были свои представления об исполнении джиттербага.

Будучи уже навеселе, он остановился перед Умберто и спросил:

— Почему вы не танцуете со своей женой? Она превосходно танцует.

Умберто редко танцевал с женой — это уже давно осталось в прошлом. Но Джеральд был настойчив.

— Нет, вы должны станцевать с ней! — воскликнул он, привлекая всеобщее внимание к Умберто.

Умберто поволокся на нетвердых ногах, с трудом отрывая их от пола и что-то бессвязно бормоча. Он проклинал Джеральда за то, что тот поставил его перед всеми в идиотское положение.

Лолита кипела от ярости, что ее никто не приглашает. Она проплыла через всю комнату, оглушительно стуча каблуками, и подошла к своему бразильцу.

— Нам пора, — прошипела она. — Отвези меня домой Не дожидаясь ответа, она схватила его за руку и потащила прочь из комнаты, весело восклицая голосом, в котором, однако, слышался яд:

— Доброй ночи! Доброй ночи всем! Доброй ночи! (Посмотрите, я покидаю вас, я, Лолита. Я презираю вас. Вы мне до смерти надоели! Я, танцовщица, удаляюсь. Я танцую только перед публикой. Когда я танцую, у всех перехватывает дыхание! Я — Лолита! Мне жаль времени, потраченного на вас…)

В ее звонком медовом голосе слышались отравленные нотки. У двери, где уже торчал Джеральд, чтобы попрощаться с ней, она остановилась, чтобы оглядеть остающихся, посмотреть на эффект, произведенный ее внезапным уходом. Никто не обращал на нее внимания. Необходимо было что-то сделать, что-то из ряда вон выходящее чтобы привлечь к себе внимание. И она громко позвала своим пронзительным, театральным, британским голосом:

— Леди Эстенброк! Прошу вас, на одну минутку! Мне надо вам кое-что сказать…

Леди Эстенброк, сидевшая в кресле, будто ее пригвоздили, с трудом поднялась на ноги. Видимо, ее никогда так не звали, словно на судебное разбирательство, но волнение, охватившее ее при звуке собственного имени, сознание того, что все глаза устремлены сейчас на нее одну, пересилили возмущение и обиду, клокотавшие в ней. Она двигалась, точно корабль, терпящий бедствие, шляпка сбилась на бок и колыхалась под нелепым углом, внушительный нос-клюв придавал ей сходство с хищной птицей.

— Моя дорогая леди Эстенброк, — Лолита говорила вроде бы приглушенным, замогильным голосом опытной чревовещательницы, который, однако, разносился по всей комнате.

— Надеюсь, вы простите меня за столь поспешное исчезновение. Обязательно приходите на генеральную репетицию, хорошо? Было ужасно приятно повидать вас. Непременно навестите меня в Рио, обещайте! Я улетаю через несколько дней. До свидания, счастливо оставаться! До свидания всем!

Она бросила в нашу сторону легкий снисходительный кивок, словно говоря: «Теперь, когда вы поняли, кто я такая, может быть, в другой раз вы будете более вежливы. Все видели леди Эстенброк, со всех ног ковыляющую ко мне? Мне стоит только пальцем шевельнуть, и весь мир будет плясать вокруг меня».

Ее эскорт, с увешанной медалями грудью, удалился, как и возник — без единого слова. Смерть на поле боя была его единственным шансом прославиться. К тому же это должно было укрепить имидж Лолиты в глазах общественного мнения. В глазах рябило от будущих заголовков первых полос газет. «Отважный бразильский летчик убит в Ливии.» Несколько строк о боевых успехах воздушного аса и длинная душещипательная история о его безутешной невесте Лолите, прославленной танцовщице, играющей главную роль в большой картине совместного производства Мицу — — Вайолет — Люфтганза под названием «Роза пустыни». И, конечно, фотографии, демонстрирующие прогремевшие на весь мир бедра Лолиты. А где-нибудь в самом низу или на другой странице маленькими буквами будет «по секрету» сообщено о том, что Лолита, чье сердце навсегда разбито трагической гибелью бразильца, положила глаз на очередного лихого офицера, на этот раз — артиллериста. Их неоднократно видели вместе в отсутствие бразильца. Лолита питала слабость к высоким широкоплечим молодым людям, отличившимся в борьбе за свободу… И т. д. и т. п. до тех пор, пока рекламный отдел Мицу — Вайолет — Люфтганза не сочтет, что тема гибели бразильца исчерпана до конца. Конечно, на следующем фильме не удастся кривотолков, сплетен и шушуканья по углам. А если удача по-прежнему будет сопутствовать Лолите, то артиллериста ждет та же славная участь — геройская смерть. Тогда можно будет надеяться попасть уже на двойной разворот…

Я рассеянно опустился на диван, ровно возле приземистого, словоохотливого создания, которого весь день старался избегать.

— Меня зовут Рубиоль, — пропела она, оборачиваясь и глядя на меня неприятно уплывающим взглядом. — Миссис Рубиоль…

Вместо того, чтобы представиться в ответ, я забормотал:

— Рубиоль… Рубиоль… Где-то я слышал это имя раньше. — И хотя дураку было ясно, что во всех Соединенных Штатах может быть только один такой монстр, миссис Рубиоль засветилась, задохнувшись от удовольствия.

— Вам приходилось бывать в Венеции? А Карлсбаде? — по-птичьи куковала она. — Мы с мужем жили за границей — до войны. Вы, вероятно, слышали о н е м… он очень известный изобретатель. Знаете, эти трехзубые сверла… для бурения нефтяных скважин…

Я улыбнулся.

— Единственные сверла, которые мне доводилось видеть — это в кабинете у зубного.

— У вас не технического склада ум, так? Мы-то страсть как любим всю эту технику с механикой. Время такое. Мы живем в техническом веке.