Королева Рагнхильда, жена короля Хальвдана, не любила ни свою свекровь, ни ее сына, в чью постель попала случайно. Нередко она раздумывала, кого бы она выбрала себе сама, если бы ее отец смог устроить ей свадьбу. Иногда она сомневалась, а не оказался ли бы лучшей парой для нее даже Хаки, однорукий берсерк, хотя он и был совершенный горный тролль. Войдя в полную силу и власть, она по мере необходимости утешалась с тем или иным молодцом из своей стражи. Муж настаивал, чтобы ночью на острове не оставалось ни одного мужчины, ради его собственного доброго имени и законности их наследника. Но и за день можно успеть немало. У Рагнхильды только одно было общее с Азой – она тоже возлагала все надежды на своего единственного сына Харальда. Если бы Рагнхильда позволила, бабка могла бы обратить часть своей нерастраченной любви с сына на внука. В этом случае их интересы совпали бы.

– Уже полночь, – прервала Рагнхильда тяжелое молчание. – Он не придет.

– Может быть, он и не пытался.

– Мужчины не пренебрегают моими приглашениями. Я разгадала его, когда он стоял на пристани. Он не больше способен отказать мне, чем мои кобели – суке во время течки.

– Ты точно себя описала. Но ты могла добиться, чего хотела, и без этого балагана. Такая сука, как ты, могла бы просто послать своего кобеля Стейна перерезать ему глотку.

– Его бы защитили его друзья из Пути. Тогда вмешался бы Олаф.

– Олаф! – старая королева сказала, как плюнула. Своей жизнью и жизнью своего сына она была обязана милости пасынка. Тем больше она его ненавидела, а еще того пуще – из-за того, что ее сын не разделял ее чувств, сохраняя неизменное уважение и почтение к старшему сводному брату, несмотря на все неудачи Олафа и победы самого Хальвдана.

– И твой сын, мой муж, поддержал бы своего братца, – добавила Рагнхильда, зная, что режет по живому. – Так, как решила я, выйдет лучше. Тело найдут, когда оно раздуется и всплывет, через неделю, и люди станут говорить, какие эти Enzkir межеумки, что расхаживают по слабому льду.

– Ты могла бы оставить его, – предложила Аза, не желая ничего уступать своей невестке. – Он был не опасен. Одноглазый мальчик, издалека, из страны рабов. Кто может счесть такого опасным для настоящего короля вроде Хальвдана? Или даже для твоего хиляка Харальда? Лучше бы боялась этого полутролля Вигу- Бранда.

– Не рост делает короля, – ответила Рагнхильда. – Как и мужчину.

– Уж ты-то знаешь, – прошипела Аза.

Рагнхильда презрительно улыбнулась.

– У одноглазого есть его удача, – сказала она. – Это и делает его опасным. Но удача длится, только пока не встретится с другой удачей, большей. С той удачей, что в моей крови, удачей Хартингса. Это мы дадим Северу Единого Короля.

Дверь позади них распахнулась, впустив облачко морозного воздуха. Обе женщины вскочили на ноги, Рагнхильда схватилась за стальной прут, которым звонила в гонг своим трэлям. В дверь ввалились двое мужчин, один высокий, другой пониже. Коротышка захлопнул дверь, задвинул щеколду и даже вставил на место колышек, который не позволял открыть дверь снаружи.

Шеф заставил себя выпрямиться, устало прошел по комнате, не выпуская из руки меч и стараясь не свалиться ниц перед благодатным жаром пылающего очага. Его с трудом можно было узнать, лицо было залеплено коростой грязи. Кровь и слизь покрывали ладони и руки до локтя. Кожа посинела от холода, а нос и лоб были тронуты смертельной белизной.

– Я получил ваше послание, леди, – произнес он. – Вы мне напомнили о страже на мостах, но насчет льда вы солгали. И еще я то и дело встречал на берегу ваших псов. Взгляните, это кровь из их сердец.

Рагнхильда подняла свой стальной прут и ударила им по железному треугольнику, висевшему близ очага. Пока Шеф шел вперед с поднятым мечом, она не шелохнулась.

Хотя рабыни еще не были отпущены на ночь, они спали на тюфяках в задней комнате. Сейчас они вчетвером появились в дверях, которые вели в главный зал и другие помещения, протирая глаза и одергивая платья. В любое время дня и ночи было бы крайне неосторожно явиться на призыв одной из королев с секундным промедлением. Как любила повторять Аза, она скоро сойдет в могилу, и она еще не выбрала, кто должен составить ей компанию в захоронении. Женщины, молодые и средних лет, но все с усталыми озабоченными лицами, торопливо выстроились в ряд, осмелившись только чуть-чуть скосить глаза на двух странных мужчин. Мужчин? Или марбендиллов из бездны морской? Королева Рагнхильда может заставить служить себе даже марбендиллов.

– Горячие камни в парилку, – приказала Рагнхильда. – Подбросить сюда угля. Горячую воду в лохани и принести полотенца. Принести два одеяла – нет, одно одеяло для этого и мою горностаевую мантию для английского короля. И, девочки… – засуетившиеся было рабыни замерли. – Если я услышу, что хоть кто-то об этом узнал, я не буду выяснять, кто из вас проболтался. В порту всегда есть шведские суда, а в Упсале – место на священных деревьях.

Рабыни испарились. Рагнхильда взглянула со всей высоты своего роста на Шефа, остановившегося перед ней в нерешительности, а потом на Азу.

– С такой удачей не спорят, – сказала она. – К ней лучше присоединиться.

Шеф сидел на широкой деревянной лавке, которая почти заполняла собой крошечную темную комнатку, озаренную единственным фитилем, теплившимся в плошке с китовым жиром. Снизу горячие камни источали жар, обжигающий жар, от которого трескались губы и шибал в нос запах сосновой смолы, выступившей на деревянных стенах. Шеф нежился в нем, чувствуя, как стужа уходит из костей. Ощущая также, что отпала нужда в стремительных решениях. Теперь он был в руках других людей. Его ответственность больше не распространялась даже на Карли. Он и не ведал, куда того увели.

По приказанию королевы рабыни проводили его в покои, сняли с него липкую грязную одежду. Одна из них энергично растерла ему лицо пригоршней набранного на улице в подтаявшем сугробе снега, чтобы спасти от грозных последствий отморожения. Другая поливала его теплой водой, растирала щелоком, стирала с его рук кровь, грязь и животный жир. Он смутно осознал, что они забрали его меч, что то же самое они проделали и с Карли, однако от внезапного перехода в тепло он почти совсем отупел. Потом они отвели его в парилку и вышли.

Некоторое время он сидел, даже не потея на таком жару, просто чувствуя, как тепло проникает в его полуотмороженное нутро. Затем его охватила истома, он лег, подложив под голову полено, и погрузился в некрепкий тревожный сон.

Где-то во тьме над ним обсуждалась его судьба. Он слышал знакомый уже гул мощных голосов. Один был за него, понял он, другой против.

– Он должен умереть на льду, – произнес враждебный голос: холодный, властный, не привыкший к возражениям, голос не только Отца, но и Повелителя богов и людей.

– Нельзя обвинять человека за то, что он спасает свою жизнь, – спорил второй голос: Шеф вспомнил, что много раз слышал его, и узнал в нем голос своего покровителя, а может быть, и отца, хитроумного Рига.

– Он отбросил копье, копье с моими рунами. Он отказал мне в жертвоприношении. Он не идет дорогой героев.

– Значит, тем меньше у тебя причин забрать его к себе. Ему не найдется места в Вальгалле, из него не получится послушный новобранец для твоего Эйнхериара.

Первый, казалось, колебался.

– И все же… Есть в нем какая-то хитрость. У моих ратоборцев слишком мало хитрости. Может быть, это качество пригодится в день Рагнарока, в Судный День.

– Но пока оно тебе не нужно. Оставь его, как он есть, посмотрим, куда его удача приведет его. Может быть, он служит тебе по-своему, – второй голос лгал, Шеф знал это, он догадался об этом по сладости исходящих от того увещеваний. Для него просто выигрывали время.

– Удача! – воскликнул первый голос, чему-то обрадовавшись. – Ну, тогда посмотрим. Если у него есть удача, то она его собственная, потому что мою он отверг. И ему понадобится много удачи, чтобы выжить среди опасностей Дроттнингсхолма. Посмотрим.