Все смотрели на большую дыру, пробитую камнем.

– Видишь, – сказал Эркенберт. – Это подлинный метатель камней. Он бьет сильно. Его удара никто не выдержит.

Айвар повернулся, презрительно взглянул на маленького монаха.

– Это не настоящий кидатель. Есть еще один, о котором ты не знаешь. Но этот действительно бьет сильно. Сделай мне много таких.

За узким проливом, отделяющим Англию от земли франков, и еще за тысячами миль расположена земля римлян. И там, за воротами собора, большего, чем Винчестер, большего даже, чем Йорк, глубокая тишина. Со времени великих основателей церкви папы пережили много бед и совершили немало ошибок. Некоторые стали мучениками, другие вынуждены были бежать, спасая свою жизнь. Тридцать лет назад князья сарацинов добрались до самих ворот Рима и разграбили базилику святого Петра, находившуюся тогда за стенами.

Больше этого не случится. Тот, кто теперь равен апостолам, наследник Петра, держателя ключей Неба, устремился к власти. Добродетели: скромность, чистота, нищета – это хорошо. Но они не выживут без власти. И его долг перед скромными, чистыми и нищими – добиться власти. И добиваясь ее, ему приходилось многих могучих свергать с их высоких тронов. И все это проделал он, Николай Первый, римский папа, слуга слуг Господних.

Старик с ястребиным лицом медленно гладил кошку, вокруг в молчании сидели его секретари и помощники. Только что был вежливо отпущен глупый английский архиепископ из города в Англии. Странное название у этого города – Eboracum, кажется. Впрочем, из его произношения трудно понять. Папа поручил дежурному кардиналу сопровождать архиепископа, оказывая ему уважение и почести. Но сказал этот человек какую-то чепуху: новая религия, вызов власти церкви, варвары с севера, приобретшие вдруг разум. Паника и навеянные ужасом басни.

Однако это совпадает с другой информацией из Англии. Ограбления церквей. Враждебность. Легкое отступничество. Есть и название для этого. Лишение собственности. Это выбивает основание самой власти. И если об этом станет известно, найдется немало подражателей, да, даже в землях Империи. Даже в Италии. Что-то надо предпринять.

Но у папы и церкви есть и другие проблемы, гораздо более важные, чем борьба английских и норвежских варваров из-за земли и серебра в стране, которой он никогда не увидит. И прежде всего это раздел Империи, великой Империи, основанной Карлом Великим, королем франков, коронованным императором в этом самом кафедральном соборе на Рождество в 800 году, поколение назад. Двадцать лет в Империи царил мир, и враги ее ободрились. Вначале внуки Карла Великого стали сражаться друг с другом, пока не договорились о мире и дележе. Германию одному, Францию другому, а длинную неуправляемую полосу от Италии до Рейна третьему. А теперь этот третий мертв, и треть империи снова делится между тремя, и сам император, старший сын старшего сына, владеет едва девятой частью того, чем правил его дед. И разве беспокоит это императора, Людовика Второго? Нет. Он даже не смог отогнать сарацин. А его брат Лотар? Единственный интерес в жизни – развод с бесплодной женой и женитьба на плодовитой любовнице. Этого он, Николай, никогда не позволит.

Лотар, Людовик, Карл. Сарацины и норвежцы. Земли, власть, лишение собственности. Папа гладил кошку и размышлял. Что-то говорило ему, что здесь, в этой обычной далекой драке, о которой рассказал глупый архиепископ, сбежавший от своих обязанностей, кроется решение всех проблем.

Или он испытывает что-то похожее на страх? Приближается черная туча, она будет все расти и расти.

Папа откашлялся: звук, похожий на треск сверчка. Первый из секретарей тут же обмакнул перо.

– Нашему слуге Карлу Лысому, королю франков. Людовику, королю Германии. Лотару, королю Лотарингии. Карлу, королю Прованса. Ты знаешь их титулы, Теофанус. Всем этим христианским королям мы напишем одно и то же...

– Знайте, возлюбленные, что мы, папа Николай, подумали о большей безопасности и процветании всех христианских народов. И потому приказываем вам, во имя будущего, чтобы вы совместно со своими братьями и родственниками, королями Империи, предприняли следующее...

Папа медленно диктовал. Излагал план совместных действий. Единства. Отвлечения от гражданской войны, которая разрывает Империю на части. Ради спасения церкви и уничтожения ее врагов и даже, если архиепископ Вульфхир сказал правду, ее соперников.

– ...и наше желание таково, – заключил сухой старческий голос, – чтобы в признание службы матери церкви каждый человек в ваших армиях, который примет участие в этом благословенном и освященном походе, должен носить знак креста на своей одежде или доспехах.

– Ты закончишь письмо должными фразами, Теофанус. Завтра я подпишу и запечатаю его. Подбери надежных вестников.

Старик встал, держа кошку, и неторопливо направился в свои частные помещения.

– Здорово он придумал насчет креста, – сказал один из секретарей, деловито переписывая послание собственными пурпурными чернилами папы.

– Да. Он взял это из слов англичанина. Тот рассказал, что язычники, насмехаясь над церковью, носят знак молота.

– Но особенно им понравится насчет процветания, – заметил старший секретарь, усиленно посыпая письмо песком. – Он говорит им, что если они сделают, что им сказано, смогут разграбить Англию. Или Британию. Как она там называется.

– Альфред просит наших миссионеров? – недоверчиво переспросил Шеф.

– Это его собственное слово. Missionari. – В своем возбуждении Торвин выдал то, что и так подозревал Шеф: что при всем презрении к христианам он кое-что знает о их священном языке – латыни. – Этим словом они называют людей, которые приходили к нам, чтобы обратить нас в свою веру. Но я никогда не слышал, чтобы христианский король просил прислать людей, чтобы отвратить от христианской веры.

– А Альфред хочет от нас этого?

Шеф сомневался. Он видел, что Торвин, несмотря на все его самообладание, увлечен мечтами о славе, которую принесет это дело ему и его друзьям среди верующих в Путь.

Но он уверен, что у этого призыва есть какое-то значение, и оно не лежит на поверхности. Принц Альфред, насколько он знает, не интересуется языческими богами и сам глубоко верит в Христа. И если призывает миссионеров Пути в Вессекс, то по каким-то глубоко скрытым причинам. Ясно, что это ход против церкви. Можно верить в христианского бога и в то же время ненавидеть церковь. Но что этим выиграет Альфред? И как будет реагировать церковь?

– Мы с жрецами должны решить, кто из нас отправится выполнять эту миссию.

– Нет, – сказал Шеф.

– Опять его любимое слово, – заметил из своего кресла Бранд.

– Не посылайте жрецов. Не шлите норвежцев. Теперь есть достаточно англичан, которые хорошо знают вашу веру. Дайте им подвески. Научите их. Пошлите их в Вессекс. Они лучше говорят, и им легче поверят.

Говоря это, Шеф поглаживал резные лица на своем скипетре.

Бранд заметил это и раньше: так Шеф поступает, когда лжет. «Сказать Торвину?» – подумал он. Или сказать Шефу, чтобы он мог лучше лгать, когда понадобится?

Торвин, слишком возбужденный, чтобы сидеть, вскочил с места.

– Есть священная песня, – сказал он, – ее поют христиане. Они называют ее nunc dimittis. В ней говорится: «Господь, позволь твоему слуге умереть, ибо он исполнил свое предназначение». Я хотел сам спеть ее. Уже много сотен лет их церковь растет и расширяется, захватила южные земли, теперь захватывает северные. Они считают, что завоевали нас. Никогда раньше не слышал я, чтобы церковь отдавала то, что захватила.

– Они еще ничего не отдали, – ответил Шеф. – Король просит тебя послать миссионеров. Он не говорит, что их будут слушать и народ поверит.

– У них книга, у нас видения! – воскликнул Торвин. – Посмотрим, что сильнее!

Послышался бас Бранда:

– Ярл прав, Торвин. Пошли на это дело освобожденных рабов-англичан.