сильно увеличенному изображению Земли, – но яркое пятнышко остановилось, замерев на громадном вихре циклона над Европой. Блэйкни включил переброс и поставил палец на экран, на тот кусочек Австралии, который виднелся из-под облачного покрова тропического шторма. Когда светящаяся капля указателя перепрыгнула на эту точку, он включил команду «Принудительная фиксация» и убрал палец. Можно надеяться, что по крайней мере эта дурацкая штуковина никуда не денется, раз уж сориентирована.

И очень вовремя он это сделал. В следующий миг, с переменой курса, изменился звук двигателей. Отлично… Когда его корабль приблизился к верхним слоям атмосферы, Блэйкни, не отрываясь от дисплея, разблокировал ручное отсоединение, готовый сбросить бомбу вручную, если возникнет какая-нибудь неполадка.

Неполадок не было. В тот же миг, когда на экране появился ноль, тяжело охнула наружная катапульта. Корабль стал удаляться по дуге от верхних слоев атмосферы, а тяжелый керамический контейнер помчался к Земле. Блэйкни знал, что будет дальше; по крайней мере продумано это было досконально. Воздух будет становиться все плотнее, материал контейнера будет сгорать в нем, слой за слоем… Контейнер раскалится – а замороженный вирус будет по-прежнему заперт внутри в криогенной колбе… Потом слой керамики свалится, и воздух коснется калиброванной диафрагмы барометрического взрывателя.

На высоте точно 10 769 метров взрывной заряд расколет колбу и освободит содержимое.

Ветер развеет вирус по всей Австралии; быть может, занесет и на Новую Зеландию… Старательно выведенный вирус, который мог бы уничтожить все продовольственные посевы на Земле…

Блэйкни улыбался, размышляя, когда в него попала ракета. У нее была атомная боеголовка, поэтому наблюдатели внизу вдруг увидели, как за облаками вспыхнуло новое солнце.

Самолет компании ТВА вылетел из Нью-Йорка ночью. Набрав высоту крейсерского полета, он перешел звуковой барьер и с грохотом помчался над Соединенными Штатами. Над Канзасом западный горизонт посветлел: двигаясь со скоростью 2,5 Маха, самолет догонял заходящее солнце. Когда над Аризоной пошли на посадку, солнце было уже довольно высоко, и пассажиры, уже видевшие закат в Нью- Йорке, теперь могли полюбоваться гораздо более красочным – в Мохавской пустыне.

Тергуд-Смит, прищурившись, покосился на сияние и затемнил иллюминатор. Он просматривал заметки о чрезвычайной конференции, которую только что в срочном порядке созвала ООН, и ему некогда было любоваться ни роскошью заката, ни парадом техники в Центре космических связей, представшем перед глазами. На коленях у него лежал атташе-кейс с плоским экраном дисплея. По экрану беспрерывно двигались числа, названия, имена, данные, – останавливаясь только тогда, когда он касался клавиатуры, чтобы исправить ошибки, возникшие при автоматической переписке с аудиозаписи. Процессор был запрограммирован на его голос, но тем не менее часто писал «обеды» вместо «победы». Исправления Тергуд-Смит делал совершенно механически, до сих пор ошеломленный чудовищными изменениями и чрезвычайной серьезностью обстановки. То, что произошло, немыслимо, невозможно… Но все-таки это произошло.

В момент касания с землей самолет затрясло, потом началось торможение, Тергуд-Смита бросило вперед на ремни… Он нажал кнопку на кейсе – экран и клавиатура исчезли. Темный иллюминатор посветлел, и он взглянул на белые башни космоцентра, залитые пылающей охрой заходящего солнца. Из самолета он вышел первым.

Его ждали двое стражников в форме. В ответ на их четкое уставное приветствие он только кивнул. Ни слова не было сказано, никто не пытался проверить его документы… Они знали, кто он такой. Знали и то, что этот рейс – внеплановый – был организован специально для него. Нос Тергуд-Смита, так похожий на клюв, и его худое, жесткое лицо были известны всему миру по выпускам новостей. Коротко стриженные белые волосы выглядели строго по-военному по сравнению с длинноволосыми модными прическами. Он выглядел именно таким, каким и был, – облеченным властью.

Директор космоцентра Огюст Бланк стоял у окна высотой во всю стену спиной к двери. Кабинет его, естественно, располагался на самом верхнем этаже самого высокого административного здания. Вид отсюда всегда был впечатляющим; но сегодняшний закат – это нечто невообразимое: пурпурно-черные горы на горизонте врезаны в багрово-алое небо, все здания вокруг и громады космических кораблей залиты тем же огненно-красным цветом… Цветом крови, быть может, пророческим… Чепуха! Размышления Огюста прервал кашель, раздавшийся за спиной. Бланк обернулся и увидел Тергуд-Смита.

– Надеюсь, полет был удачным, – сказал Огюст, протягивая руку, тонкую, изящную, как и черты его лица.

У Огюста был титул, очень древний французский титул, но он редко им пользовался. Те люди, на кого ему надо было произвести впечатление, – такие, как Тергуд-Смит, – на подобные вещи внимания не обращали. Тергуд-Смит резко кивнул, желая поскорее покончить с формальностями.

– …Но все-таки утомительным, не так ли? Так чего-нибудь освежающего? Не хотите выпить, расслабиться?

– Нет, Огюст, спасибо. Впрочем, подождите. Перье, если можно.

– Да, в самолете воздух слишком сухой, не то что у нас, на космических кораблях. Мы-то его в обязательном порядке увлажняем. Прошу вас… – Он подал Тергуд-Смиту высокий стакан и снова отвернулся к бару, наливая себе арманьяк. И, не оборачиваясь, словно стыдясь своих слов, спросил: – Это на самом деле так скверно? Так скверно, как я слышал?

– Я не знаю, что вы слышали. – Тергуд-Смит сделал большой глоток. – Но могу вам сказать… Это строгая тайна, разумеется…

– Это помещение надежно.

– Что дела гораздо хуже, чем мы могли себе представить. Разгром. – Он упал в кресло и невидяще уставился в свой стакан. – Мы разбиты. Повсюду. У нас не осталось ни единой планеты…

– Не может быть! – Утонченность Огюста Бланка исчезла, в его голосе прорезался животный страх. – Космические базы! Как можно было их захватить?

– О них я не говорю. Сами по себе они ничего не стоят. Это же безвоздушные спутники с малой гравитацией, самообеспечения у них нет, им необходимо постоянное снабжение… Сейчас они были бы только обузой. Захватить их нельзя, но можно попросту уморить голодом. Мы их эвакуируем.

– Нельзя этого делать! Ведь они – наша опора, наш клинок мщения…

– Они наша ахиллесова пята, если вам угодно продолжать эти дурацкие сравнения. – В голосе Тергуд- Смита не осталось не только теплоты, но даже обыкновенной вежливости. – Нам нужен транспорт и люди нужны. Вот приказ. Позаботьтесь, чтобы он немедленно был передан по сети Фосколо. – Он вынул из кейса один-единственный листок и протянул дрожащему директору. – Дебаты закончены. Два дня длились. Это общее решение.

Руки Огюста Бланка тряслись самым постыдным образом, и ему было трудно читать бумагу. Но директор нужен. Свою работу он делает отлично. Поэтому – и только поэтому – Тергуд-Смит заговорил спокойно и деликатно:

– Эти решения иногда труднее принять, чем осуществить. Мне очень жаль, Огюст. Они просто не оставили нам выбора. Планеты в их руках, все. Они хорошо все спланировали. Наши люди либо перебиты, либо в плену. Но космический флот почти не пострадал, до него добраться они не смогли, хотя несколько кораблей повреждено диверсантами, а с нескольких разбежались команды. Мы отступаем. Стратегический отход. Перегруппировка.

– Отступление, – горько сказал Бланк. – Значит, мы уже проиграли…

– Нет. Ни в коем случае. У нас есть космолеты и среди них специальные боевые корабли. У противника только грузовозы и горстка дезертиров. На многих планетах уже начинается голод. Они будут ломать головы, как бы выжить, – а мы тем временем укрепим свою оборону. И при попытке на нас напасть они будут разбиты, непременно. А потом мы начнем брать одну планету за другой. Мы с вами, наверно, завершения не увидим, но в итоге мятеж будет сокрушен и подавлен. Только так это может кончиться.

– Что я сейчас должен сделать? – спросил Огюст Бланк, все еще пребывая в нерешительности.

– Разослать этот приказ. Это распоряжение всем командирам поменять коды. Я уверен, что старые уже ненадежны.

Огюст Бланк посмотрел на непонятные серии букв и цифр – и кивнул. Шифровкой и расшифровкой занимались компьютеры; как они работают, он не знал и не интересовался. Он сунул лист в прорезь