– Это абсолютно ничего не значит. Если ты думаешь, что я по каким-то причинам пытался утопиться, – значит, тебя надо проверять, а не меня. Таким образом, остается лаборатория. Сколько в ней сотрудников, знаешь?

– Намек понял. Спасибо.

Тергуд-Смит глотнул виски. Ян приоткрыл окно и глубоко вдохнул морозный воздух.

– Сами по себе два эти инцидента ничего не значат. Я задумался о них только тогда, когда вдруг обнаружил тебя на Нагорье, как раз теперь. Только что произошел еще один инцидент, очень серьезный, в одном из ближних лагерей. А это значит, что твое присутствие здесь может быть весьма подозрительным.

– Не вижу связи. – Голос Яна был холоден, лицо бесстрастно. – Я здесь бываю каждую зиму, по меньшей мере два-три раза.

– Знаю. Только поэтому я и разговариваю с тобой вот так. Но если бы я не был женат на твоей сестре, наша беседа происходила бы совершенно иначе. У меня в кармане был бы детектор, который сообщал бы мне данные о твоем пульсе, дыхании, мышечном тонусе, мозговых волнах… И я бы точно знал, лжешь ты или нет.

– С какой стати мне лгать? Если у тебя есть такой приборчик – вынимай и смотри, сам увидишь.

Ян разозлился по-настоящему: ему не нравилось, что разговор принимает такой оборот.

– Нет у меня никакого приборчика. Я уже взял было перед выходом из дому, но сунул обратно в сейф. Не потому что люблю тебя, хоть я на самом деле тебя люблю. Это тут совершенно ни при чем. Если бы на твоем месте был кто-нибудь другой – я бы не беседовал, а допрашивал. Но если я стану допрашивать тебя, то Элизабет рано или поздно об этом узнает – тогда конец моей семейной жизни. Ее инстинкт защиты младшего братика выходит далеко за пределы здравого смысла, и мне совсем не хочется подвергать ее испытанию, заставляя выбирать между мной и тобой. У меня бывает тревожное предчувствие, что она может выбрать тебя.

– Смитти, бога ради, к чему ты все это говоришь?

– Позволь мне закончить. Прежде чем я расскажу тебе, что происходит, я хочу совершенно четко объяснить, что будет потом. Я приеду домой к Элизабет и скажу ей, что ты попал под надзор другого, не моего, отдела Безопасности. Это правда. Кроме того, я скажу ей, что не могу сделать ничего, чтобы это предотвратить. И это тоже правда. Что произойдет потом – зависит от того, как ты себя поведешь. До сих пор, вот до этого момента, ты еще чист. Понимаешь?

Ян медленно кивнул:

– Спасибо, Смитти. Ради меня ты рискуешь, верно? Ведь то, что ты рассказал мне о слежке, – для тебя опасно, насколько я понимаю.

– Правильно понимаешь. И я буду тебе очень признателен, если в порядке ответной любезности ты каким-то образом обнаружишь эту слежку и пожалуешься мне по телефону.

– Будет сделано. Как только вернусь домой. Но теперь, если ты мне расскажешь, в чем меня подозревают, что я такого сделал…

– Не сделал, а мог сделать. – В голосе Тергуд-Смита не осталось ни капли тепла, лицо стало жестким. Это был профессионал Безопасности, которого Ян никогда прежде не видел. – Из трудового лагеря бежал итальянский моряк. Событие само по себе малоинтересное. А важность придают ему два обстоятельства. Во-первых, он бежал не сам, а с чьей-то помощью извне, – и были убиты несколько охранников. А во-вторых, после этого побега мы получили сообщение от итальянских властей. Такого человека не существует.

– Не понимаю…

– Не существует в их документах. Значит, все его бумаги – липа, и сделанная очень профессионально. А это значит, что он гражданин какой-то другой страны. Иностранный агент.

– Может быть, он все-таки итальянец?

– Может быть. Но у меня есть основания в этом сомневаться.

– А если не итальянец, то кто?

– Я думал, быть может, ты мне расскажешь?

– Откуда мне знать?

– Оттуда, что ты мог помочь ему бежать, мог провести его через лес – и вот прямо сейчас мог бы прятать где-нибудь поблизости.

Это было так похоже на правду, что у Яна по спине поползли мерзкие мурашки.

– Мог бы, раз ты так говоришь… Но я ничего этого не делал. Сейчас достану карту и покажу, где я был. А ты мне скажешь, был ли я около вашего таинственного беглеца.

Тергуд-Смит отмел это предложение взмахом руки:

– Не надо никакой карты. Лжешь ты мне или правду говоришь – на карте доказательств нет.

– А с какой стати другой стране шпионить за нами? Я думал, что в мире мир…

– Мир – вообще категория несуществующая. Существуют лишь разные формы ведения войны.

– Довольно циничное утверждение.

– У меня довольно циничная профессия.

Ян снова наполнил стаканы и сел на подоконник. Тергуд-Смит отодвинулся как можно дальше от струи холодного воздуха.

– Мне как-то не нравится все, что ты говоришь, – сказал Ян. – Все эти убийства, заключенные, слежки… И часто такое происходит? Почему мы ничего об этом не знаем?

– Вы не знаете, драгоценный мой братец, потому что вам незачем это знать. Наш мир – крайне омерзительное место, и не стоит беспокоить людей грязными подробностями.

– То есть ты хочешь сказать, что важные события, происходящие в мире, держатся в тайне от народа?

– Да, дорогой, именно это я и хочу сказать. И если ты никогда об этом не подозревал – ты гораздо глупее, чем я думал. Люди вашего класса предпочитают не знать. Чтобы всю грязную работу делали за вас такие, как я. И за это вы смотрите на нас сверху вниз.

– Это неправда, Смитти…

– Разве? – В голосе его зазвучала режущая злость. – Как ты меня только что назвал? Смитти? Ты когда-нибудь звал Рикардо де Торреса – Рикки?

Ян собрался ответить, но не смог. Тергуд-Смит был прав. Он вышел из рода потомственных мелких чиновников, Рикардо – из титулованных дворян, имевших собственные земли. Несколько долгих секунд Яна сверлил холодный, ненавидящий взгляд; потом его зять отвернулся.

– Как ты меня нашел здесь? – спросил Ян, чтобы переменить тему.

– Не прикидывайся дурачком. Местонахождение каждой машины в памяти дорожных магистралей. Ты представляешь себе объем компьютерных файлов и программ?

– Никогда об этом не задумывался. Но представить могу.

– Нет, не можешь. Неизмеримо больше, чем ты думаешь, и все гораздо лучше организовано. И это не просто большая память. Если Безопасность захочет – а мы можем это сделать, – мы проследим твою жизнь по секундам, вся она записана.

– Но это же глупо, невозможно. Уж в этом-то я разбираюсь получше тебя. Сколько бы ни было у вас электроники, сколько бы ни было памяти – невозможно, чтобы вы постоянно следили за всем населением в стране. Вы бы утонули в информации.

– Разумеется. Но я и не говорил обо всей стране. Я упомянул лишь одного конкретного человека. Тебя. Девяносто девять процентов населения страны – серая масса, импотенты, кастраты. Просто имена в банке памяти, которые нас совершенно не интересуют. Пролы – одинаковые, как спички. Светские бабочки – те богаче и экзотичнее, но тоже неинтересны. По сути, нам почти нечего делать. Самые тяжкие преступления – растраты или мелкое воровство, ничего серьезного. Поэтому, когда нас просят обратить внимание на кого- нибудь, мы это делаем от души. Экран твой может стать двусторонним, и телефон тоже. Мы подберемся к твоему компьютеру, как бы ты ни был уверен, что это невозможно. Твой автомобиль, лаборатория, зеркало в туалете, лампа над кроватью – все будет служить нам…

– Ты преувеличиваешь!

– Возможно. Но не так сильно, как тебе хотелось бы. Если мы захотим – мы сможем узнать о тебе все.