вмажь ему!»

Он догадывался также, что если над всеми ними творят такие страшные вещи, то кто-то должен платить за это, и он сам тоже должен платить, и все остальные. И нет лучшего способа платить, как ввязаться в драку, когда тебя тоже колошматят и бьют по морде.

Тут нет никакой логики, ни капли смысла. И оттого невозможно ничего объяснить другим, даже Стрейнджу. Лэндерс смирился с мыслью, что никогда не сумеет высказать все это.

Так, значит, впереди у них одни стычки, драки, побоища? Лэндерс нутром чувствовал, что еще не выпустил пар. И Джонни-Странь тоже не выпустил. Будущее не обещало ничего хорошего.

Когда, наконец, в номере поутихло, он заперся с Мери Лу Солгрейвз в спальне. Он мог дать голову на отсечение, что Стрейндж тоже заперся в другой спальне. Ровным счетом ничего не смыслил тот мудрец, который глубокомысленно изрек, что после драки мужчине не нужна женщина.

В пять утра они, вдребезги пьяные, вшестером возвращались на машине в госпиталь.

Еще в номере Стрейндж решил, что завтра опять сделает вылазку в город. Ему надо было разыскать Фрэнсис Хайсмит.

Он громогласно объявил о своих планах в такси после того, как потихоньку доложил Лэндерсу положение на женском фронте.

— Приглашаю! Милости просим свободных от процедур и всех желающих! В любой день и в любое время. Меня не будет, Другой будет. С ключом. Заплачено за две недели вперед, так что попользуемся всласть. А там посмотрим. Думаю, и дальше устроим, пока не разъехались. Завтра спозаранку гостей встречает Трайнор. У него увольнительная на утро.

— Есть, сэр! — отозвался, подыгрывая, с переднего сиденья рядовой первого класса Трайнор, коренастый крепыш из Спрингфилда в Иллинойсе.

Стрейндж держал речь под аккомпанемент одобрительного свиста, северного уханья и южного гиканья. Он говорил с остановками, чтобы набрать воздуха и переждать несусветный гам и галдеж, потом храбро шпарил дальше.

Они втиснулись вшестером в одну машину: четверо сзади, двое с шофером. У того, разумеется, оказался самогон, правда пинтовые бутылки, а не ноль семьдесят пять. Они взяли три бутылки, пили сами и угощали водителя. Пустые бутылки летели на улицу, а вдогонку им неслись улюлюканье и свист. Им хотелось разбудить штатских недоносков. Они ведь сражались и проливали кровь за их сон и покой.

Стрейндж сидел, стиснутый сзади, рядом с Лэндерсом. Он с пьяным умилением смотрел на ребят и глотал подступавший к горлу комок.

Если бы эта потаскушка Фрэнсис Хайсмит видела его сейчас, может, поняла бы, что к чему.

Вполне вероятно, что Каррен не позволит ему завтра отлучиться. Хирург не появлялся на утренних обходах, а сам Стрейндж после Цинциннати к нему не ходил. Он вообще не видел его. Так что, если не поступит прямое распоряжение от полковника, он завтра же отправляется в город и разыскивает эту окаянную Фрэнсис Хайсмит.

Прошло уже два дня, как он снял номер в «Пибоди». Четыре дня он ждал его. Еще один день отняли писанина в банке, переговоры с ребятами, закупка запасов. Выходит, прошла целая неделя, как он распрощался в Цинциннати с Линдой. Вроде бы пора уже оправиться от подарочка, который преподнесла ему супружница. Однако Стрейндж почему-то не чувствовал облегчения.

На людях, с ребятами еще куда ни шло. Когда народ веселится и пьет, лучше. Еще лучше, когда он пьет вместе со всеми — так, впрочем, чаще всего и получалось. А уж если в компании рядом вдобавок нормальная баба, с которой выпить можно, — то и совсем хорошо.

Стрейндж впадал в меланхолию, только когда рядом не оказывалось женщины и он был трезв. Или без ребят, потому что не составилась компания. Это случалось, хотя и редко. Зато метко. Вот тогда — хоть вой. Его начинали одолевать мысли о Линде Сью и ее подполковнике из Саутгемптона или как там называется эта дыра на Лонг-Айленде.

Поскольку такие минуты, как правило, выпадали в Килрейни, то Стрейндж возненавидел госпиталь.

Было почти шесть утра, когда он отметился у полусонного дежурного. В полутьме по отделению разносилось мерное сопение и храп. Нагнувшись над журналом, освещенным ночником, дежурный качал головой.

— Ну, гулены! Как вас хватает — ума не приложу.

Стрейндж мог рассказать как, но не стал.

Во время обхода его немного мутило, и физиономия опухла. Но он увидел, что Каррена нет, только майор Хоган, и ему уже не терпелось натянуть свежую форму, взять увольнительную и мотать отсюда.

— Вы стали слишком задерживаться, Стрейндж! — раздраженно кинул ему майор Хоган. — Не узнаю вас после Цинциннати.

Оба знали, что без подполковника Каррена Хоган ничего не мог с ним поделать.

В город Стрейнджу пришлось ехать одному. На стоянке никого не было, а ждать, пока появится кто- нибудь из знакомых, ему и вовсе было ни к чему.

Он откинулся на спинку сиденья и настроился полюбоваться хорошим ноябрьским деньком. Рощи и поляны в парке утопали в мягком солнечном свете, заливавшем все вокруг. Листья на деревьях сплошь пошли в желтизну и медь, хотя трава на газонах и лужайках была еще сочная и зеленая. Интересно, как долго продержится такая погода? В огромном высоком небе над Миссисипи не было ни облачка.

Ничего не помогало. Умом-то Стрейндж понимал, что денек редкостный, но внутри как кошки скребли. Он заплатил таксисту за полупинтовую и сидел, посасывая ее. Глотки самодельного виски приятно обжигали рот. От спиртных паров в носоглотке рождались сладкие ощущения — особенно от вчерашней драки. Хорошо бы и сегодня такую.

Он не должен был хвататься за графин. Чтобы ничего не вытворять в этом роде, никогда! Хорошо, что ему не пришлось съездить кому-нибудь отбитым горлышком. Так ведь и угробить недолго или покалечить. Это ему ни к чему. По-честному, на кулаках, — другой разговор.

Еще чаще и больше, чем о Фрэнсис Хайсмит, Стрейндж думал о Линде Сью, хотя мысли о ней были по обыкновению мрачные. Но самых глубоких размышлений потребовала одна тема — ревность. Дело в том, что Стрейндж сгорал от ревности. Правда, это касалось только Линды Сью.

Приехав в Люксор, он сразу же заметил, что здесь не знают таких слов, как «изменила», «бросил». Тебе нравится девушка, ты встречаешься с ней, но в остальное время тебе безразлично, с кем она крутит. С Линдой же обстояло иначе.

Когда он думал о ней, его воображение работало, так сказать, сверхурочно, с наибольшей нагрузкой. Он всегда представлял ее с подполковником ВВС. «Авиационный гений» — так она несколько раз назвала его. Ясное дело, от него самого услышала или от кого из его дружков. Если, конечно, он познакомил их с ней. Чудно, у подполковника не было лица. Зато он был высокий, гладкий — сам-то Стрейндж волосатик, плечи широкие, а в поясе узкий. Одним словом, тот — красавчик. Позавидовать можно.

От всего этого она и сходила с ума, и он сходил с ума, когда думал об этом.

Если Стрейндж был с женщиной, и пьян, и в большой компании, когда много народу, разговоры, смех — тогда ничего. Но вот когда один, да еще в госпитале, — хуже некуда.

Думая о Линде Сью, Стрейндж снова и снова спрашивал у себя, почему он так одинок и вообще, что это такое — одиночество? Тут уж совсем было непонятно, все непонятно. Прежде он никогда не знал одиночества. То есть до последнего времени не знал.

Он не чувствовал себя одиноким, когда они не были еще женаты, Линда жила одна в Техасе и он видел ее разве что раз в год. Он не чувствовал себя одиноким, когда началась война, они поженились и Линда уехала с Оаху. Он, в общем-то, не чувствовал себя одиноким и на Гуадалканале или на Нью- Джорджии. Когда они возвратились в Штаты и встал вопрос о демобилизации и покупке ресторана, он часто жалел, что вообще женился. Тогда он нисколько не скучал по Линде.