Откуда-то сзади подошел Стрейндж и положил на плечо Преллу руку. Прелл обернулся и, улыбаясь, посмотрел на стоящего рядом приятеля. Стрейндж, пьяный, раскрасневшийся, тоже улыбался, и Преллу вроде даже послышался щелчок, когда тот, подмигивая, опустил набухшее веко.

— Ну как, порядок?

— Полный!

— Ну и замечательно.

Слегка покачиваясь, Стрейндж нагнулся к самому уху Прелла.

— Слышь, все к матери просадим, а? До последнего никеля! Никому ни в чем отказа, пока есть хоть одна вшивая монета.

Прелл почувствовал, как Стрейндж оперся на его плечо, выпрямился и отошел. Он развернул коляску и незаметно посмотрел на приятеля. Тот стоял со сложенными на груди руками, прислонившись плечом к стене. Сколько раз Прелл видел его в такой позе — как он стоит, прислонившись к косяку в дверном проеме пищеблока на Оаху, к стойке у входа в кухонную палатку на Гуадалканале, к пальме рядом с походной кухней на Нью-Джорджии. И у него разом словно включился весь механизм памяти, а не просто выплыло то или иное воспоминание.

На покрасневшем от спиртного лице Стрейнджа с опухшими, осоловелыми глазами было разлито блаженство. Но Прелл видел, что под этим выражением залегли какая-то обида и ожесточение, залегли так плотно, что, казалось, не проткнешь и штыком.

Прелл не знал причину и не хотел знать. Но только сейчас он сообразил, что всякий раз, когда его взгляд натыкался на Стрейнджа, тот стоял в той же позе и с тем же непонятным выражением на лице. И он не заметил, чтобы Стрейндж уединился с кем-нибудь из девиц.

Теперь Прелл только и делал, что поглядывал на своего дружка. Стрейндж все так же стоял у стены и наблюдал, что творится посередине комнаты. Там заводной Митчелл откалывал на потеху собравшимся очередной номер, усвоенный, очевидно, со студенческих времен. И вдруг, как на киноэкране, Прелл увидел перед собой в полном составе свое отделение: усталые грязные бойцы шагали один за другим, мертвые вместе с живыми. Картина буквально потрясла его, потому что он уже начал забывать про это видение. И каждый медленно поворачивался, смотрел на него запавшими глазами, печально улыбался, шел дальше и пропадал в кромешной тьме. Боже ж ты мой, думал Прелл, чего бы они не дали, чтобы быть здесь!

Стрейндж разбудил в нем память, и теперь она работала сама по себе, не спрашивая разрешения, и, чтобы не сойти с ума, он должен был твердо, раз и навсегда сказать самому себе, что он живой, а они нет.

Хотя Прелл опирался на металлический подлокотник, рука у него задрожала, и в стакане раз, другой, третий, звякнул ледок. Энни Уотерфилд положила руку поверх его руки, и звяканье прекратилось, она потянулась к нему губами, будто целуя его. Прелл благодарно подмигнул ей.

К двум часам ночи Прелл так окосел, что не чувствовал никакой боли, когда Лэндерс и Стрейндж втискивали его в такси, а потом вытаскивали и усаживали в коляску. Водитель на этот раз им попался неразговорчивый и равнодушный, не то что первый. Но это не испортило настроения. — Вечерок, я вам доложу, — уезжать неохота, — снова и снова бормотал Прелл. — У меня такого и не было.

Повесив трость на спинку коляски, Лэндерс катил Прелла к нему в ортопедическое отделение. Тогда-то спьяну он и сболтнул, что через пару дней Уинча выписывают из госпиталя. Ограниченно годным признали. Получил назначение в командование Второй армии начальником отделения личного состава. Может, повысят, младшего уорент-офицера дадут.

Как ни пьян был Прелл, эта новость была для него как глухой удар колокола, мрачно возвестивший начало конца. В отделении он стянул с помощью дежурного новенькую форму. Прежде чем уснуть, он долго ворочался в постели.

Вот они разъедутся, и что же тогда будет с ним? Первым, значит, выходит Уинч. За ним Лэндерс, потом Стрейндж. Он останется один. Опять и опять эти изматывающие процедуры и упражнения. И еще неизвестно, сможет ли он ходить. И так каждый божий день. Учиться передвигать эти проклятые ноги?

Что же ему делать? Единственное, чего он хотел, — это остаться в армии. Но кому он нужен без ног?

На другое утро, словно ответ на мучительные вопросы, ему передали от полковника Стивенса напечатанное на машинке приглашение еще раз выступить в городе с речью. На этот раз к нему обращался люксорский Объединенный женский клуб. Первое его выступление прошло настолько успешно, что дамы убедительно просили его выступить и у них. Собрание было назначено на полдень.

Самочувствие после перепоя у Прелла было отвратительнейшее, но он согласился. Вынужден был согласиться. Он подумал, что, может, ему ничего не светит, кроме как говорить речи, но зато тогда есть надежда остаться в армии. Ему никто пока ничего не предлагал. Но, как зверь, чующий приближение бури, он чувствовал, что так оно и будет.

Проснувшись утром, Лэндерс не мучился, как Прелл. Он не в первый раз участвовал в попойках, и организм успел приспособиться к большим дозам. Его угнетало кое-что похуже похмелья.

Натянув до подбородка казенное одеяло, он прислушивался, как ходит по палате санитар и будит народ. Потом у двери короткими резкими очередями начал надрываться звонок. Ни санитар, ни звонок не беспокоили Лэндерса. К ним он уже давно привык. Он был охвачен глубоким смятением.

Лэндерс знал причину. Ему не нужно было перебирать в памяти вчерашний день, чтобы вспомнить, где он дал маху. Это застряло в затылке как гвоздь. Он катил Прелла в его отделение и спьяну проболтался про Уинча. А его специально просили держать язык за зубами.

От выпитого накануне и от острого чувства вины Лэндерса пробрала внутренняя дрожь. Он натянул пижамные штаны, сунул ноги в тапочки и поспешил в умывальную, чтобы побриться первым.

О том, что Уинч скоро выпишется и получит назначение, Лэндерс узнал от Стрейнджа. Они сидели с ним на солнышке, дожидаясь, пока Преллу выдадут наконец складную коляску. Стрейндж рассказал, что Уинч отбывает через неделю, и очень просил Лэндерса никому об этом не говорить. Особенно Преллу.

Почему бы не сказать Преллу, удивился Лэндерс. Стрейндж пожал плечами, неопределенно мотнул головой и сбивчиво — как всегда, если дело касалось тонких материй, — объяснил, что Преллу знать об этом рано. Не пришел он еще в себя, насчет ног сильно беспокоится. Не переварит, что Уинч уезжает от них и бросает роту, вообще — отрезанный теперь ломоть.

Лэндерс понимающе кивнул. Он и сам не мог представить, как обойдется без Уинчевых советов и его поддержки. При мысли, что старшого не будет с ними, у него холодело внутри. Но он не предполагал, что то же самое чувствует по отношению к Уинчу Прелл. Как бы угадав, о чем он думает, Стрейндж опять мотнул головой. Прелл, конечно, не очень-то любит Уинча, это точно, но это не значит, что не уважает, рассуждал Стрейндж. Как раз наоборот. С какой стати Преллу не любить человека, если он его не уважает. Опыт он и есть опыт, и авторитет тоже. Нет, худо будет Преллу без Уинча. Очень худо. А любит, не любит тут ни при чем.

Недельку или другую повременим, а потом уж скажем, вот его мнение. Пусть попроцедурится еще, ногами окрепнет. Вдобавок, когда Уинч уже уедет, Преллу легче будет, потому, как против факта не попрешь.

Кивнув, Лэндерс пообещал, что ничего не скажет Преллу. Про себя же он который раз подумал, до чего сложны и запутанны отношения между кадровиками, такими простецкими на вид людьми. И в который раз восхитился тем, до чего хорошо разбирается в них Стрейндж, не то что образованные. Образованные, вроде него самого, которые воображают себя тонкими натурами, а таких парней считают невежественными и грубыми, ни черта не смыслят. Они по-настоящему и не знают их. Он их тоже не знал, пока не началась эта паскудная война. Но сейчас он предпочитает быть таким, как они, это лучше, чем все образованные, вместе взятые.

Он с удовольствием думал о том же самом, когда, вернувшись в палату, хмельной и ублаготворенный, укладывался спать. И надо же — такая неприятность утром.