Он засмеялся.

— Подожди, я переменю ее на что-нибудь менее видное, — сказал он.

— Разве нужно?

— Я бы хотел знать, — помолчав, заговорил он, — кто мне будет давать полторы тысячи фунтов в год, — меньше нельзя. Имеется, правда, тетка Мэри, но захочет ли она, я не знаю. А другого у меня не имеется.

— Это было, пожалуй, ошибкой, — сказала она тихо.

— Такова фамильная традиция, — ответил он. — В нашем случае, впрочем, это действительно было неосторожно. Но это было сделано, как нам всегда советовал отец: сначала купи вещь, а потом подумай, чем ее оплатить.

Она ударила ногой по каминной решетке.

— Вопрос поставлен довольно грубо, — сказала она смеясь, — боюсь, как бы он не был направлен в мою сторону.

— Ты подразумеваешь, что я говорил о богатом муже для тебя?

Она кивнула головой.

Он снова сел в кресло и пустил в воздух колечко дыма.

— Имеется что-нибудь в виду? — спросил он.

Она покачала головой:

— Нет еще. Я просто влюблена.

Он вскочил на ноги:

— Влюблена? Но ведь ты еще ребенок.

— И я это думала месяц тому назад, — ответила она.

— Кто он?

— Здешний молодой адвокат, — ответила она, — сын кузнеца. Говорят, что его мать ходила на поденную работу. Но, может быть, это только сплетни прислуги.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Ты с ума сошла.

Она засмеялась:

— Я думала, что будет лучше сказать тебе сначала самое плохое о нем, а потом уже перейти к остальному. Несмотря на все, это необыкновенный человек. Он из породы тех людей, которые дают завоевателей: Наполеон был всего-навсего сыном провинциального прокурора. Он самый видный человек в Мидлсбро, и все, к чему он прикасается, дает хорошие результаты. Он, несомненно, будет миллионером и членом палаты лордов. Это не значит, что я из-за этого выхожу за него замуж. Все это я говорю только для того, чтобы облегчить тебе замолвить за меня словечко. Я бы его любила совершенно так же, если бы он был калекой и имел фунт в неделю. Я бы стала поденно работать, как работала его мать. Со мной об этом лучше не спорить, Джим, — добавила она, немного помолчав.

Она встала, подошла к нему сзади и обняла его голову.

— Мы всегда с тобой стояли друг за друга, будь же мне теперь другом, Джим, — сказала она.

— На что он похож? — проворчал он.

Она засмеялась.

— О, об этом не беспокойся, он здесь, посмотри.

Она обхватила его голову обеими руками и повернула к портрету монаха Антония, который стоял с распростертыми руками и сиянием вокруг головы.

— Это похоже на прекрасную старинную легенду, — продолжала она. — Сэр Персиваль не мог убить его. Ты же знаешь, что его тело не было найдено. Рассказывают, что, когда он лежал здесь, истекая кровью, святой Ольд внезапно появился, поднял его на руки, будто ребенка, и унес с собою. Теперь он вернулся. Это, наверное, он. Он так похож на него, и его именно так и зовут: Энтони Стронгсарм. До того как наша семья здесь поселилась, они уже жили здесь.

— А отцу ты ничего не говорила? — спросил он с усмешкой.

— Не уверена, но я точно не сказала, что монах Антоний вернулся.

— Труднее всего будет объяснить, что он вернулся под видом адвоката, — предположил Джим. — Если бы он вернулся под видом викария…

— Это было бы неправильно, — прервала она, — в те времена страной управляла церковь. Нынче — деловой человек. Он собирается превратить долину в огромный город и уничтожить нищету и безработицу. Это он построил доки, сделал выход в море и провел железную дорогу. Он вернулся для того, чтобы руководить и управлять, чтобы сделать страну счастливой.

— И сам он сделается миллионером и членом палаты лордов, — добавил Джим.

— Так бы поступил и служитель церкви. Оставшись монахом Антонием, он стал бы кардиналом и имел бы в своем распоряжении дворец и доходы. Большому кораблю большое плавание.

Джим встал и принялся ходить по комнате.

— Я не знаю, что может случиться, — сказал он. — Бедный старый отец потеряет голову. Тетка Мэри тоже потеряет голову. Все потеряют головы. Мне придется покинуть полк и перевестись в Индию.

Она побледнела.

— Почему же ты должен страдать из-за меня? — спросила она.

— Потому что таков закон света, — объяснил он. — Вот если бы он был миллионером и членом палаты лордов, нам бы этого не поставили в вину.

— И ты будешь потом говорить, что я поступила эгоистично, — сказала она.

— Любовь вообще эгоистична, — ответил он, — я не знаю, как тебе помочь.

Он вдруг остановился перед ней:

— Ты говоришь, что любишь его. Ты не боишься быть эгоисткой? Ты мне испортишь карьеру. Ты нанесешь отцу страшный удар. Ему не слишком-то везло в жизни. Это будет последний толчок. Ты все это готова взять на себя?

Слезы показались на ее глазах.

— Я должна, — ответила она.

Он взял ее за плечи:

— Если бы ты колебалась, я бы знал, что все это несерьезно. Теперь я вижу, что ты должна сама помочь себе, я тебе мешать не буду. А обо мне не беспокойся, — продолжал он, — мне во всяком случае было бы неприятно пользоваться чьими бы то ни было подачками. Важно как можно осторожнее подойти к отцу. Он, вероятно, и так сильно разочарован. Поручи это мне. Что касается матери, то расскажи ей все насчет монаха Антония. Ей это понравится. Не меньше ей понравится и делец, миллионер и палата лордов.

Леди Кумбер была до странности застенчивая особа, она была загадкой для тех, кто не знал ее истории. Ее звали Эдит Трент. Она была родом из Америки. Гарри Кумбер служил тогда секретарем британского посольства в Вашингтоне, где она жила у друзей, так как ее родители умерли.

Они влюбились друг в друга, и свадьба была уже назначена, как вдруг невеста исчезла.

Молодой Кумбер использовал все свои связи и в конце концов нашел ее. Она жила в негритянском квартале в Новом Орлеане и добывала средства к существованию, давая уроки. Она узнала и, как ей казалось, безошибочно, что ее бабушка была рабыней. Трудно было поверить этому. Она отличалась замечательной красотой, лицо ее было оливкового цвета, у нее были густые, черные волосы и тонкие черты лица. Молодой Кумбер, страшно влюбленный, старался доказать ей, что даже если бы это было так, это не должно было служить препятствием, особенно за пределами Америки. Он уедет с ней за границу или вернется в Англию. Все его убеждения были тщетны, она смотрела на себя, как на что-то недостойное. Она была воспитана в духе ненависти и презрения к черной расе. В кругу ее родственников малейшего намека на происхождение от негра было достаточно для того, чтобы предать человека остракизму на всю жизнь.

Пять лет спустя появилось на свет обстоятельство, которое выяснило с очевидностью, что вся эта история не имела под собою почвы, и долгожданная свадьба состоялась в небольшом городке в Пенсильвании.

Но память о тех пяти годах, которые она провела, по ее словам, как в гробу, совершенно изменила ее характер. Она до дна осушила кубок ужаса и унижения. В том городе, где она прожила эти пять лет, она