Клара решила сэкономить на том, чтобы сделать обе работы одновременно. Мне думается, если женщина захочет купить бриллиантовую тиару, то она будет убеждена, что избегает расходов на шляпку.

— А сколько будет стоить плита? — спросил я. Меня этот вопрос заинтересовал.

— Не знаю. Вероятно, еще двадцать фунтов. И затем рояль. Ты мог когда-нибудь отличить звук одного рояля от другого?

— Одни будто бы погромче, — отвечал я, — но к этой разнице легко привыкнуть.

— В нашем рояле, оказывается, совсем плохи дисканты. Кстати, ты понимаешь, что это значит?

— Это, кажется, такие пискливые ноты, — объяснил я. — Многие пьесы ими кончаются.

— Ну так вот: говорят, что на нашем рояле мало дискантов, надо больше! Я должен купить новый рояль, а этот поставить в детскую.

— А еще что? — спросил я.

— Больше, кажется, она ничего не смогла придумать.

— Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.

— Что такое?

— Дачу в Фолькстоне.

— Зачем ей дача в Фолькстоне?

— Чтобы провести там лето.

— Нет, она поедет с детьми к своим родным в Уэльс, нас приглашали.

— Может быть, она и поедет в Уэльс, но до Уэльса или после Уэльса она поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь — и был бы очень рад за тебя, — но предчувствую, что говорю верно.

— Наша поездка обойдется в кругленькую сумму, — заметил Гаррис.

— Джордж преглупо выдумал.

— Да, не надо нам было его слушаться.

— Он всегда все портит.

— Ужасно глуп.

В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей: он спрашивал, нет ли писем.

— Лучше ему ничего не говорить, — предложил я, — уже слишком поздно.

— Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать рояль и устраивать ванную.

Джордж вошел очень веселый:

— Ну, как дела? Добились?

В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась, и я видел, что Гаррис ее тоже уловил.

— Чего добились? — спросил я.

— Как чего? Возможности выбраться на свободу!

Я почувствовал, что пора объяснить Джорджу положение вещей.

— В семейной жизни, — сказал я, — мужчина предлагает, а женщина подчиняется. Таков ее долг. Все религии этому учат.

Джордж сложил руки на груди и вперил взор в потолок.

— Конечно, мы иногда шутим на эту тему, — продолжал я, — но на деле всегда выходит по-нашему. Мы сказали Этельберте и Кларе, что едем, конечно, они опечалились и хотели ехать, с нами; потом просили нас остаться; но мы им объяснили свое желание — вот и все; не о чем было и толковать.

— Простите меня, — отвечал Джордж, — я не понял. Женатые люди рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.

— Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду, приходи к нам, и мы тебе все расскажем.

Джордж поблагодарил, и мы перешли к делу.

— Когда же мы отправимся? — спросил Джордж.

— По-моему, чем скорее, тем лучше. Гаррис, вероятно, боялся, как бы жена еще чего-нибудь не выдумала. Отъезд мы назначили на среду.

— А какой мы выберем маршрут? — спросил Гаррис.

— Ведь вы, джентльмены, конечно, хотите воспользоваться путешествием и для умственного развития? — заметил Джордж.

— Ну, не много ль будет! Зачем же подавлять других своим интеллектом? — заметил я. — Хотя до некоторой степени, пожалуй, да, если только это не будет стоить больших трудов и издержек.

— Мы все устроим, — отвечал Джордж. — Мой план таков: поедем в Гамбург на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда — через Нюрнберг и Штутгарт — в Шварцвальд.

Гаррис забормотал что-то; оказалось, что ему вдруг захотелось в Месопотамию: «там, говорят, есть дивные местечки».

Но Джордж не согласился — это было совсем не по дороге, — и он уговорил нас ехать на Берлин и Дрезден.

— Конечно, Гаррис и я поедем, по обыкновению, на тандеме, а Джордж?

— Вовсе нет, — строго перебил Гаррис. — Ты с Джорджем на тандеме, а я отдельно.

— Я не отказываюсь от своей доли труда, — перебил я в свою очередь, — но не согласен тащить Джорджа все время. Это надо разделить.

— Хорошо, — согласился Гаррис, — будем меняться, но с непременным условием, чтобы и Джордж работал!

— Чтобы что?.. — переспросил Джордж.

— Чтобы и ты работал! — строго повторил Гаррис, — и в особенности на подъемах.

— Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой потребности в физической нагрузке?

Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий впереди, воображает, что он один жмет на педали и что тот, кто сидит за ним, просто катается; а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит нарочно и ничего не делает. Эту проблему решить очень непросто. Когда осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием и справедливость шепчет на ухо: «Чего ради ты его везешь? Ведь это не кеб, и он не седок твой» — то делается как-то неловко при искреннем вопросе товарища: «Что там у тебя? Педаль отвалилась?» Вскоре после своей женитьбы Гаррис однажды попал в весьма затруднительное положение именно из-за невозможности видеть, что делает человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женой путешествовали таким образом по Голландии. Дороги были неровные, и велосипед сильно подбрасывало.

— Сиди крепко! — заметил Гаррис жене, не оборачиваясь.

Миссис Гаррис показалось, что он сказал: «Прыгай»! Почему ей показалось, что он сказал «Прыгай», когда он сказал «Сиди крепко» — это до сих пор не известно. Миссис Гаррис объясняет так:

— Если бы ты сказал: «Сиди крепко» — чего ради я бы спрыгнула?

А Гаррис объясняет:

— Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал: «Сиди крепко»?

Давнее происшествие все же оставило ядовитый осадок, и они до сих пор спорят по этому поводу.

Словом, миссис Гаррис спрыгнула с тандема в полном убеждении, что исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно работая педалями, будучи убежден, что жена сидит у него за спиной. Сначала миссис Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться тем, как лихо он въедет на вершину холма один. Они были еще так молоды в те дни и нередко развлекали друг друга подобным образом. Она ожидала, что, покорив вершину, он спрыгнет с велосипеда, картинно облокотясь о руль примет непринужденную позу, и подождет ее. Но когда юная супруга увидела, что ее муж, домчавшись до гребня холма, перевалил через него и исчез по ту сторону, ею овладело сначала изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и стала громко звать Гарриса, но он даже ни разу не обернулся. На ее глазах он удалялся с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма. Она села и расплакалась. В это утро у них произошла маленькая размолвка, и ей пришло в голову, что, обидевшись, он сбежал! У нее не было денег, она не понимала ни слова по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и собирались вокруг, глядя на нее с сожалением; она старалась объяснить жестами свое несчастье. Они поняли, что она что-то потеряла, но не могли понять, что именно, и отвели ее