сто девяносто семь членов. Господин В. Ли, пятикратный мэр Эбингдона, был, без сомнения, благодетелем для своего поколения, но надеюсь, однако, что в нашем переполненном девятнадцатом столетии не много найдется людей такого размаха.

От Эбингдона до Ньюнэм-Кортни лежат красивые места. Ньюнэмский парк стоит того, чтобы его посетить. Осматривать можно по вторникам и четвергам. В доме имеется хорошая коллекция картин и редкостей, а парк великолепен.

Омут за шлюзом, внизу Сэндфорда, — отличное место, чтобы утопиться. Нижнее течение страшно сильно, и, однажды попав в него, считайте, что ваше дело в шляпе. Здесь поставлен обелиск, отмечающий то место, где уже утонуло, купаясь, двое купальщиков; и ступени обелиска обыкновенно служат трамплином для молодых людей, желающих убедиться, точно ли существует настоящая опасность.

Шлюз и мельница Иффли, за милю до Оксфорда, служат излюбленной темой пристрастным к реке художникам. Подлинные места, однако, внушают некоторое разочарование тем, кто раньше видел картины. Впрочем, я заметил, что мало какие оригиналы на этом свете вполне достойны списанных с них картин.

Мы прошли Иффлийский шлюз около половины двенадцатого, а потом, прибрав лодку и приготовив все к высадке, двинулись на приступ последней мили.

Между Иффли и Оксфордом находится самое трудное место реки, какое мне известно. Надо родиться в этом месте, чтобы понимать его. Я побывал на нем порядочное число раз, но никогда не смог попасть с ним в такт. Провести лодку по прямой линии от Оксфорда до Иффли может только человек, способный прожить с удобством под одной кровлей с женой, тещей, своей старшей сестрой и старой служанкой, находившейся в доме, когда он был еще младенцем.

Сперва течение потащит вас к правому берегу, потом к левому, а потом вытащит вас на середину, покружит на месте раза три, после чего снова вынесет вверх по реке и неизменно закончит попыткой разбить вас в лепешку о какую-нибудь баржу.

Из этого, естественно, следовало, что мы мешали многим другим лодкам на протяжении этой мили, а они мешали нам, в результате чего проистекло много сквернословия.

Не знаю, почему это, но все всегда бывают исключительно раздражительными на реке. Пустячные неудачи, проходящие почти незамеченными на суше, приводят вас чуть ли в неистовство, когда случаются на воде. Когда Гаррис или Джордж ломают дурака на суше, я снисходительно улыбаюсь; когда же они выкидывают глупости на воде, я награждаю их леденящими кровь наименованиями. Если мне на пути попадается другая лодка, мне хочется взять весло и убить всех сидящих в ней.

Самые добронравные люди становятся буйными и кровожадными на лодке. Однажды я катался с одной девицей. По природе она отличалась самым милым и покладистым характером, но на реке речи ее наводили ужас.

— Ах, провались он совсем! — восклицала она, когда ей подворачивался какой-либо злополучный гребец. — Почему он не смотрит, куда идет?

Или приговаривала с негодованием:

— Гадкий старый парус! — когда последний не хотел как следует подняться. И хватала его и трясла.

На суше, однако, как я уже говорил, это была самая любезная и добросердечная барышня.

Речной воздух оказывает разрушительное действие на характер, и этим, как мне кажется, объясняется, почему даже рабочие на баржах, и те иногда грубо обращаются друг с другом и употребляют выражения, о которых, без сомнения, жалеют в более спокойные минуты.

Мы очень приятно провели в Оксфорде два дня. В городе много собак. Монморанси подрался одиннадцать раз в первый день, четырнадцать во второй и думал, очевидно, что попал на небо.

Люди, рожденные чересчур слабыми или чересчур ленивыми, чтобы находить удовольствие в гребле против течения, нередко нанимают в Оксфорде лодку и гребут вниз. Для энергических, однако, путешествие вверх по реке предпочтительнее. Не всегда годится идти вместе с течением. Гораздо более удовлетворительно напрячь все силы, и бороться с ним, и выйти победителем вопреки ему, — так я, по крайней мере, чувствую, когда Гаррис и Джордж гребут, а я сижу на руле.

Тем, кто задумывает начинать прогулку с Оксфорда, я сказал бы: берите собственную лодку, — разве только вы можете взять чью-нибудь чужую, не рискуя быть обличенным. Те лодки, которые можно нанять на Темзе вверх от Марло, в общем очень неплохие. Они порядочно держатся на воде; и если только с ними обращаться осторожно, редко разваливаются на части или тонут. В них имеются места для сиденья, а также все необходимые приспособления — или почти все, — чтобы грести и управлять ходом.

Но они не блещут красотой. Лодка, которую вы можете нанять на реке вверх от Марло, не из тех лодок, в которых можно важничать и красоваться. Наемная лодка верхней Темзы живо излечивает своих пассажиров от подобных поползновений. Это главное, можно сказать, единственное ее достоинство.

Занимающий наемную лодку этого разряда обыкновенно скромен и застенчив. Он охотно придерживается тенистой стороны под деревьями и передвигается преимущественно рано поутру или поздно вечером, когда на реке мало свидетелей.

Когда занимающий наемную лодку верхней Темзы видит какого-нибудь знакомого, он вылезает на берег и прячется за дерево.

Я был однажды членом общества, нанявшего в летнюю пору лодку на верхней Темзе для нескольких дней катанья. Никто из нас до тех пор не видел таких лодок; и даже увидев ее, мы не поняли, что это такое.

Мы письменно заказали лодку на две пары весел; когда же явились со своими мешками на пристань и назвались, человек сказал:

— Ах да, вы те, что заказали лодку на две пары весел. Все готово. Джим, сходи за «Гордостью Темзы».

Мальчик отправился и возвратился пять минут спустя, таща с усилием допотопный деревянный чурбан, имевший такой вид, точно его недавно откуда-то выкопали, да и выкопали-то неосторожно, чрезмерно при этом повредив.

Личное мое впечатление при первом взгляде на этот предмет было, что это какая-нибудь римская древность, какая именно, я не мог понять, — быть может, гробница.

Окрестности верхней Темзы изобилуют римскими древностями, и мое предположение казалось мне очень правдоподобным; но наш серьезный товарищ, кое-что смекавший в геологии, осмеял мою римскую теорию и объявил, что ясно даже низменнейшему интеллекту (к каковой категории он, видимо, все-таки не мог причислить мой), что найденный мальчиком предмет есть ископаемый кит; и указал нам на разные признаки, доказывавшие, что он принадлежит к доледниковому периоду.

Для разрешения задачи мы обратились к мальчику. Мы просили его не бояться, но сказать нам истинную правду. Что это: доадамовский кит или древнеримский гроб?

Мальчик отвечал, что это «Гордость Темзы».

Сперва мы нашли этот ответ мальчика весьма юмористичным, и один из нас дал ему два пенса в награду за остроумие; но когда нам показалось, чтоон слишком долго настаивает на своей шутке, мы потеряли терпение.

— А ну-ка, малый, будет вздор болтать, — оборвал его наш капитан. — Тащи домой материнское корыто и подавай нам лодку.

Тогда пришел сам лодочник и ручался честным словом, как человек дела, что предмет этот на самом деле лодка, и не какая-нибудь, а та самая лодка на две пары весел, избранная для нашей речной