— Откуда эта корова?

— Привезли.

— Откуда вы сами?

— Прилетели.

— Откуда?!

— …

Родион вздохнул. Переселенцы забирают с собой все, что им дорого, нужно, — ВСЕ, ЧТО ОНИ ЕСТЬ.

Сзади отворилась дверь, вышла женщина и негромко позвала:

— Марта! Ма-арта!

Корова подняла голову и лениво промычала.

Идиллия, подумал Родион. “За морями, за долами, за высокими горами, в краю, полном чудес, фей и маленьких добрых людей, жили-были…”. Мечта каждого фермера, золотая мечта детства, иметь в таком краю свой лакомый кусок земли, жирной и мягкой, как слоеный пирог, с вот таким вот лугом, с вот такой вот партеногенезной коровой, с огромным, необъятным выменем… И жить здесь. Боже мой! Утром, рано-рано, по холодку, по своему росистому лугу — босиком, дыша полной грудью, затем кружла теплого, утреннего, только из-под коровы, парного молока…

Ну вот. “В краю, полном чудес…”.

Изгои. Самовольные изгои. Мещане с фермерским уклоном. С придурью. Уйти, забиться куда-нибудь в угол, подальше, в самую-самую темень, но чтоб это был мой, непременно мой, только, лично, индивидуально мой угол! А до моей… то есть, его, угла, темноты, вам дела нет.

Родион зло рванул с травы рюкзак, закинул его за плечи и, ни разу не оглянувшись, ушел из этой долины с альпийским, чужим, неуместным здесь лугом, вырождающимися поселенцами и коровой, не махающей хвостом.

Семь дней Родион бродил по горам. После этой колонии было ясно, что ни о какой разумной жизни здесь, на планете, и даже в самой колонии, говорить не приходится, но на корабле его ждали скука и безделие, и поэтому он лазил по скалам и ждал, пока ремонтники починят корабль, и он насосет побольше энергии. В долину он больше не заходил — не мог себя заставить.

Нужно было сразу выволочь их из хижины за шкирки, запихнуть в корабль и привезти на Землю, как привозил он до сих пор всякую живность — фауну исследуемых планет. Как каких-то доисторических животных. Ископаемых. Реликт. Но сейчас уже не хватало ни сил, ни духа — пусть на Земле сами разбираются, что им делать с этим заповедником.

Сделав огромный крюк по горам, Родион, наконец, вышел назад, к ущелью, где он приземлился. Вышел безмерно уставший, с распухшими от бессонницы глазами.

Корабль уже стоял — оживший, подлатанный организм, бок был выровнен, хотя и нес на себе следы скомканной, а затем разглаженной обшивки. По всему было видно, что корабль готов к старту.

Родион прошел мимо бездельничавших роботов, хмуро бросил: — Марш в отсек — стартуем, — залез в люк и, восстановив его, плюхнулся за пульт. Немного подождал, пока улягутся роботы-ремонтники, и стартовал.

Выйдя на орбиту, он проверил энергетический запас корабля — было мало, очень мало, и никакая земная база просто не выпустила бы его (еще чего доброго провалится во Временный Колодец, и тогда разве что сам черт будет знать, что с ним станется), но тут не было никакой земной инспекции, а оставаться на орбите еще два дня, чтобы подзарядиться, он не мог. Это было выше его сил.

И он рискнул.

Вначале все шло как положено — началось медленное проникновение, и он уже почти вошел в межпространство, облегченно вздохнул… и тут вся энергия корабля ухнула лавиной как в прорву, и корабль, уже на полном энергетическом нуле, выбросило назад, в околопланетное пространство.

Ну, вот, подумал он, доигрался.

Биокомпьютер быстро защелкал, застрекотал и выдал информацию: “Положительный эффект Временного Колодца. Перемещение: двести плюс-минус пятнадцать лет по вектору времени”.

— Релятивист! — зло процедил Родион. — Ах, ты мой новый, современный релятивист! Кричите все “ура”! бросайте вверх чепчики, встречайте музыкой, тушем и Цветами, морем, фейерверком цветов!

Он закрыл глаза и застонал. Ребята встретят его сединой и скрытой насмешкой: “Как же это ты, а?”, а Рита… Бог мой, почти такая же, только с морщинками у глаз — двухсотдвадцатитрех-плюс-минус- пятнадцатилетняя — познакомит его со своей, забытого колена, пра-правнучкой…

Глупо. Все глупо! И мысли глупые и попался глупо. Как мальчишка, не знающий урока и зачем-то тянущий руку… Внутри было пусто, голодно, сосало под ложечкой. Хотелось… Черт его знает, чего хотелось! Если бы можно было вернуться назад.

Родион посмотрел вниз, на по-прежнему безмятежно-салатную планету. Дважды проклятую им самим и, кто знает, сколько ее поселенцами.

После третьего витка, когда корабль уже более-менее заправился, подзарядился, Родион решил приземлиться. “Вернуться назад…”.

На этот раз все прошло как положено. Он вовремя уравнял потенциалы, хотя не хотелось, ой, как не хотелось! — лучше бы отсюда, сверху, камнем, чтоб в лепешку, на мелкие части, и чтоб даже скорлупа корабля не смогла регенерировать!

Он посадил корабль прямо на лугу, на противоположном от хижины конце долины, и вышел. Двести лет… Луга как такового не было. Вместо травяного ковра были редкие, длинно-остролистые кустики, жухлые, жесткие и куцие. Рядом с хижиной… У хижины не было коровы. Рядом с ней стояло бегемотообразное животное, черное — смоль, бесхвостое, лоснящееся, с туловищем-бочкой, вблизи — цистерной, шлепогубое, с огромными стрекозиновыпуклыми глазами.

Родион подошел поближе. Животное смотрело на него бездумным фасетчатым взглядом и, мерно жуя, пускало слюну. Слюна, рыжая и тягучая, медленно вытягивалась, ползла вниз, растекаясь по земле огромной янтарно-ядовитой лужей, а затем, оставив совершенно черное пятно дымящейся взрыхленной земли, втягивалась обратно в чавкающую, рокочущую пасть.

Дверь хижины хлопнула, и оттуда выкатился большой, по пояс Родиону, блестящий черным хитином паук о четырех лапах. Он выволок за собой охапку дощечек и, тут же, прямо у порога, начал что-то мастерить. Родион подождал, всмотрелся. Работа шла споро и вскоре из-под лап паука появился готовый упаковочный ящик. Самый обыкновенный. По диагонали просматривалась полустертая надпись: “… eat Co rrportion” — доски были сбиты в том же порядке, что и четыреста лет назад при упаковке чего-то там…

Паук бросил ящик в кучу других у стены хижины и, прихватив с собой молоток, умчался в хижину.

“Покеда, дядя!”.

Родион поежился и шагнул вслед за ним. В хижине, кроме первого, был еще один паук, тоже черный, но жирный и толстый, он возился, как неопытная суетящаяся акушерка, у надсадно гудящего синтезатора, готового что-то произвести.

Родион обернулся в угол и оцепенел. В углу, на своем троне, восседал “король”. Одежда на нем истлела, сам он тоже; остался только почерневший, обветшалый скелет. Челюсть от черепа давно отвалилась и валялась на полу в зловонной, разлагающейся куче нечистот.

— Здравствуй, — сказал Родион.

— Welcome8, — сказал король.

— Ну, как? Ты доволен? Молчание.

Затем тихое-тихое, как порыв далекого ветра:

— I see…9

Мимо Родиона с подносом белой, горой, студенистой массы, прошмыгнул черный жирный паук и, остановившись у трона, принялся ложкой бросать ее в скелет. Метко, туда, под верхнюю челюсть.

Родиона замутило, и он выскочил вон.

Не надо, подумал он. Не надо было сюда возращаться. Зря.

На крыльцо выкатился паук, помялся на лапах, потоптался и, вдруг, протяжно, с икотой, позвал: