потребности, глубоко ими чувствуемой, хотят установить некие нормы, каноны, шаблоны. Они хотят это сделать чисто теоретически, не опираясь на тот материал, который частью они уже сами создали (я говорю о драматургах), частью знают. Рядом с этим материалом, конечно, идёт материал повестей, романов и т. д. — одни и те же приёмы, одно и то же творчество, одни и те же идеи и, наконец, один и тот же материал, требующий единого метода для его оформления.

Мне кажется, что должны быть поставлены простые вопросы: почему наша литература отстаёт, почему наша драматургия слаба, почему она не даёт больших характеров, которые ведь в действительности-то есть! Почему драматургия всё время вращается около старых тем, уже изжитых?

Всё ещё героем большинства драматургических произведений и романов продолжает служить интеллигент, который хочет признать Советскую власть, — некоторым из них это ещё с трудом удаётся, некоторым вовсе не удаётся. Всё это в высшей степени скучно, и писано об этом сто раз. А теперь мы приближаемся к двадцатилетию Советской власти, и у нас есть свой интеллигент: тот, кому к 17 году было десять — пятнадцать лет, а сейчас — тридцать и за тридцать. Это — наш интеллигент, сын пролетария. Отражён ли он в наших пьесах, в наших романах в той степени, с той силой, какой он заслуживает, какой он достоин? Не отражён. Почему? Этот вопрос нужно будет поставить, и мне кажется, что этот вопрос следует поставить в такой плоскости: признаём ли мы за искусством право преувеличивать явления социальные — положительные и отрицательные? Спорить по этому вопросу следовало бы. Без решения этого коренного вопроса мы не поймём отличия социалистического реализма от просто реализма. Без этого мы не усвоим метода социалистического реализма. Все большие произведения, все те произведения, которые являются образцами высокохудожественной литературы, покоятся именно на преувеличении, на широкой типизации явлений. Не пора ли нам к этому делу приучаться?

То обстоятельство, что мы отстаём, что мы относимся к действительности слепо, явствует из того, что за последнее время стали очень много писать о школе, о школьниках. Нехорошо пишут. Мы, литераторы, не позаботились вскрыть причины, почему явилось вот это нехорошее? Мы не позаботились вскрывать очень многое, что следовало бы вскрыть. Наша обязанность — это отражать действительность. Мы её не отражаем. Почему? Вот вопрос.

Нас много, но работаем мы мало. Может быть, это объясняется тем, что мы плохо знаем материал? Живём далеко? В стороне от него?

Я позволю себе обратить ваше внимание на следующее. Тут будет прочитан доклад о работе секретариата «Истории гражданской войны». Мне думается, что для вас этот доклад будет интересен. Секретариатом собран огромнейший архив, в архиве этом прекраснейший материал по гражданской войне. Он собран, классифицирован, и по любому вопросу каждый, кто захочет, сможет найти там любой документ.

Мне думается, что есть также и другие пункты, где можно достать материал в большом количестве.

Мне кажется, что все мы как-то не так работаем. Возможно, что это очень субъективное впечатление. Работают мало и плохо. Могут ли работать лучше? По-моему, могут. Что для этого надо сделать? Надо как-то приподнять себя, товарищи, надо с предельной ясностью представить себе ту огромную ответственность, какая лежит на нас перед нашей страной. Да и не только перед нашей страной, ибо у нас учатся пролетарии всех стран. Это надо понять.

Надо устранить из нашего обихода все те мелочи, которым мы придаём слишком большое значение. Нужно взяться за серьёзную работу. Скоро придётся праздновать — и хорошо праздновать — двадцать лет бытия Советской власти. Двадцать лет удивительной работы партии, работы пролетариата. К этим двадцати годам следовало бы как-то подтянуться. Возможно, что я неуместно всё это говорю, но такова у меня внутренняя потребность — сказать, что в нашей области что-то неладно.

Следует как-то вооружиться, следует взяться за широкую работу, за большие работы. Надо организоваться. Если тяжело работать индивидуально, единолично, так давайте организуем группу, давайте разберём весь этот материал двадцатилетней работы, огромной работы, мировой работы. Давайте попробуем работать группами, коллективами. Времени осталось немного — двадцать два месяца. Я предложил бы подумать в этом направлении, поговорить просто, дружески, открыто.

Я кончил. (Бурные аплодисменты, все встают.)

(Появление М. Горького делегаты приветствуют стоя продолжительной овацией)

Если сосчитать всё время, которое тратится на аплодисменты, то получится страшно много времени. (Смех.)

Я думаю, товарищи, вы не потребуете от меня детального и подробного изложения всего, что здесь было сказано, ибо это совершенно невозможно. У меня было слишком мало времени для того, чтобы прочитать все эти очень обстоятельные речи, сделать из них определённые выводы и осветить сказанное на пленуме так, как оно того достойно. Я передам вкратце только впечатление, которое у меня получилось от чтения стенограмм.

Впечатление таково, что, пожалуй, слишком преобладали вопросы профессионального характера над вопросами, так сказать, общего идеологического, социально-политического значения.

В вопросах профессионального характера, там, например, где речь шла о тематике, недостаточно ярко выступала необходимость расширения и углубления тематики.

Видите ли, в чём дело, товарищи? Вот у нас был и есть древний русский крестьянин, воспитанный веками в совершенно определённой обстановке, которая к XX столетию оставила его человеком XVI–XVII столетия. Этот крестьянин, тем не менее, в краткий срок, в семнадцать лет, сделал фантастический прыжок в XX столетие, к социализму. Естественно, что кулак, «мироед», ростовщик, лавочник должен был оказать всякое сопротивление в каких-то особенно сильных формах, формах трагических. Он и оказывал это сопротивление именно так.

У нас, в нашей литературе, это не проскользнуло. Не удалось нам отобразить людей этой кулацкой психики в одном типе, в крупном образе. Возьмите, например, их способы борьбы. Вы, конечно, знаете их, но, мне кажется, очень многое ускользнуло от вашего внимания.

Когда, например, кулаки зарывали в землю хлеб, то некоторые из них заметили, что от этого обильно разводятся мыши. Мышь — очень хороший вредитель. Мышь стоит любой стране очень много, а нашей стране — страшно много. Она истребляет хлеба на большие десятки миллионов рублей.

Аргументация врага сильнее нашей, писателей. Мы не отметили этого в драмах и рассказах с должной силой. Мы аргументируем идеями, а они аргументируют делом.

Машины, входя в обиход сельского хозяйства, пугают птиц. Кулак это очень хорошо учёл и говорит: «Чёрт с ними, с этими машинами, добра от них не будет. Птичек насекомоядных распугали — насекомых разведётся больше, — всё равно вред будет!»

Даже и эту мелочь сумели учесть!

Я всё время вращаюсь в сфере профессиональной, как оно и следует. И вот я должен сказать, что эта тема — «кулак» — не дана, не дан враг в его настоящем виде.

Затем, этот враг пережил некоторую эволюцию — от убийства своих собственных детей и внучат, от поджогов, от многочисленных убийств селькоров и т. д. до отравления хлеба гвоздями, стеклом и т. д., как это выявилось на последнем процессе Ошкина.

Эта «эволюция» не была прослежена, а она означает упадок силы сопротивления врага, то есть поражение его.

Осталась без внимания женщина в её росте.

Осталось без внимания очень многое. Как я не один раз говорил уже, остались совершенно без внимания дети. О детях мы почему-то не пишем, а ведь раньше буржуазные писатели писали, и не плохо.

Но если говорить на эту тему, пришлось бы очень многое говорить.