назначил генерала фон Кара генеральным комиссаром с высшими административными полномочиями. В тот же день президент Эберт в Берлине передал исполнительные функции правительства по всей Германии в руки министра обороны Гесслера и главы рейхсвера генерала фон Секта с поручением поддерживать закон и порядок через местных армейских командиров. Командующим войсками в Баварии был фон Лоссов – человек, все еще находившийся под властью чар Людендорфа и испытывавший достаточное презрение к берлинскому правительству, чтобы игнорировать его приказы. Он занял выжидательную позицию, готовый использовать свои силы с выгодой, в зависимости от того, кто перехватит инициативу: Людендорф и Гитлер, с одной стороны, либо баварские сепаратисты, которые могли рассчитывать на поддержку фон Кара.
Хотя эти факты стали мне доступны лишь спустя годы через одного родственника моей второй жены, полковника фон Зельхова, еще 11 марта 1923 года состоялось чрезвычайно важное совещание между Сектом, Лоссовом и Гитлером. В то время Зельхов был адъютантом Секта и, помимо адъютанта Лоссова капитана Окснера, был единственным посторонним лицом из присутствовавших.
Сект побывал в Баварии с инспекционной целью, и незадолго до его отъезда Лоссов уговорил его встретить «политического пророка», который, как утверждал он, должен сыграть значительную роль в будущем. Эта беседа состоялась в здании штаба армии, где Гитлер разразился тирадой, длившейся полтора часа, о современном положении. Он разглагольствовал о французах в Руре, литовцах в Мемеле, коммунистическом правительстве в Тюрингии и предположил, что Германия находится на грани крушения. Его план призывал к созданию коалиции всех националистически мыслящих людей, созданию огромной милиции под эгидой CA и увеличению армии. Французов надо было выбросить из Рура и разбить оковы Версальского договора. В конце он пристально посмотрел на Секта и произнес: «Господин генерал, я предлагаю вам руководство всем движением германского рабочего класса».
И тут настала очередь генерала Секта подняться: «В таком случае нам с вами, герр Гитлер, больше нечего сказать друг другу». Когда Гитлера проводили, Окснер подошел к Зельхову и прошептал ему: «С этого момента Сект – конченый человек». В поезде по пути назад в Берлин Сект часами рассказывал своему адъютанту об этом эпизоде. «Пусть будет, что будет, – заявил он. – Генерал фон Лоссов уверял меня, что Гитлер не может устроить путча без рейхсвера, и на данный момент этого достаточно. Я просто не верю, что рейхсвер можно заставить стрелять по другим войскам рейхсвера».
Гитлер никогда и ни при каких обстоятельствах, беседуя со мной, не касался этого разговора. Зельхов записал подробности этой ночи в свой дневник, и его свидетельство абсолютно бесспорно. Самым удивительным аспектом является факт, что Гитлер держал Лоссова и его штаб под своим влиянием до такой степени, что Окснер мог совершить такое вопиющее нарушение воинской дисциплины.
Такая ситуация конфликтующих лояльностей была создана по заказу Гитлера. В прошлом рейхсвер благосклонно относился к нацистам, и, хотя их поддержка ослабела, ее можно было завоевать вновь. Сепаратисты были соперниками, но в своей ненависти к берлинскому правительству – вероятными союзниками. Какое-то конкретное действие все еще могло сплотить все фракции в единый фронт.
Расположение к нацистам росло во многих слоях общества, и Гитлер чувствовал, что нужна только какая-нибудь демонстрация, чтобы утвердить эту позицию. У него были могущественные союзники, и он мог себе позволить опасные вольности. Баварский министр юстиции Франц Гюртнер уже был тайным гитлеровским неофитом, а имея безоговорочную поддержку президента полиции Пенера и его главного помощника Вильгельма Фрика, он мог избегать попыток баварского министра внутренних дел Швейера пришить ему обвинения в том, что тот является нарушителем спокойствия.
Гитлер был вовлечен в бесконечный тур визитов и интервью – тут были Лоссов, Пенер, Рем и Шубнер- Рихтер, еще один прибалтиец и товарищ Розенберга, который был тесно связан с Людендорфом. Макс Эрвин фон Шубнер-Рихтер во время войны был русским агентом в Константинополе, перебежал к немцам и нашел себе место среди организаций правого толка в Мюнхене в качестве делегата русских белогвардейцев и украинских эмигрантов. Частично крепость его положения объяснялась тем, что он убедил великую княгиню Кобургскую, которая приходилась родственницей российской царской семье, переправлять через него самого средства для патриотических организаций. Это был еще один агитатор «удара в спину», который причины поражения Германии видел в нехватке поставок и в провале на внутреннем фронте и считал, что оправиться от этого можно, захватив контроль над житницами Украины и Белоруссии.
Гитлера вообще-то не волновало, какую форму примет восстание против Берлина, поскольку это будет уже восстание. Если ситуация оказалась бы благоприятной, он бы даже мог поддержать сепаратистский путч, а потом устроить контр-путч под старыми имперскими флагами, которым он бы руководил напрямую согласно национал-социалистическим принципам. Я иногда сопровождал его в бесконечных поездках по Мюнхену и помню одну фразу, которую он постоянно использовал: «Мы должны скомпрометировать этих людей, чтобы они были вынуждены идти вместе с нами», что было вообще типично для методов шантажа, которые нацисты позднее развили.
Ключом к данной ситуации были Лоссов и рейхсвер. Гитлер понимал, что все офицеры жаждут смыть обиду унижений первых послевоенных лет, когда коммунистические банды срывали их эмблемы, кокарды и медали. Хотя их героем оставался Людендорф, они признавали в Гитлере политического
Иногда я мог лишь восхищаться нахальством Гитлера. Как-то он выступал на небольшом митинге прямо на улице, перед редакцией «Беобахтер» под охраной штурмовиков CA, когда подъехала пара конных полицейских и попыталась разогнать толпу. Они действительно имели серьезные намерения, но Гитлер принялся бранить их, используя всю мощь своего армейского словарного запаса, и стал выспрашивать у них, что они имели в виду, обнажая сабли против своих друзей. Разве они не понимают, что у них есть эти сабли только потому, что люди вроде Гитлера и его нацистов сражаются с коммунистами, которые отобрали бы у них эти сабли? Он выдал такой шквал оскорблений и аргументов, что в конце концов полиция просто сдалась и ускакала.
Гитлеровская фраза «Через четырнадцать дней мы выступаем» обрела новую актуальность. Теперь его мозг был целиком сосредоточен на необходимости действий. «Ганфштенгль, единственный выход для организации путча – начать его в выходные, – сказал он мне. – В конторах не будет никого из администрации, а в полиции будет только половина состава. И это как раз время для удара». Он вкладывал в борьбу каждый грамм своей энергии. Как-то он арендовал огромный зал «Циркус-Кроне» на целую неделю подряд и выступал там ежедневно днем и вечером. Там были произнесены несколько из его самых лучших речей, которые он когда-либо говорил, а одна, специально адресованная студентам, была совершенным шедевром.
В последний день, это было воскресенье, власти запретили всем группировкам маршировать с развернутыми знаменами и лозунгами. Как только митинг закончился, штурмовики CA тяжелой поступью направились к Марсову полю со свернутыми флагами. Но либо из-за недопонимания, либо из-за сознательного пренебрежения к приказам властей второй батальон под командой Брюкнера развернул знамена и, повернув на Арнульф-штрассе, столкнулся с сильным полицейским заграждением. Произошла стычка, и история, как я слышал, гласит, что одному из знаменосцев полицейская сабля отсекла запястье. Как бы там ни было, в штаб-квартире все взбудоражились, и Гитлер послал Геринга и меня встретиться с Каром, чтобы высказать жалобу на жестокость его сил безопасности. Каким-то образом инцидент был улажен. Даже Кар не был готов подавить нацистов, настолько запутанной стала ситуация.
Я в тот вечер сидел в канцелярии Гитлера вместе с ним, и он был настолько неспокоен, что решил, что Геринг, Ульрих Граф и я должны сопроводить его на вылазку по городу, чтобы выяснить, произошли ли какие-нибудь новые события. Это было типично для него: его никак нельзя было оторвать от улицы. Примерно к восьми часам вечера мы добрались до Хофбраухаус, и у Гитлера возникла мысль подговорить людей, сидевших на заднем дворе, присоединиться к нам в марше протеста, просто ради того, чтобы поднять шум. Любители пива совсем не имели такого желания и, обозвав нас всеми именами,
