Все замолчали. Наконец Эдуард сказал:

— Санчес мог бы, остальные — не знаю. Если Анита лишится значка, то пусть хотя бы копы серьезно отнесутся к причине, а не отметут с порога.

— Они своего преступника уже определили, — сказал Бернардо. — И не захотят верить, что убили не того.

— Но если это Пола, то от нее мы могли бы узнать, где дневное логово, — напомнила я.

Олаф удивил почти всех нас, сказав:

— Тед, можешь перехватить у меня?

Эдуард не стал спорить — просто встал на колени, чтобы прижать раны. Но сделал большие глаза, будто хотел спросить: Что за черт? Я согласилась. Олаф, по своей воле упускающий возможность трогать мои кровавые рапы, причиняя боль. В чем тут дело?

Олаф смотрел на свои руки — они были в крови.

— Анита, ты помнишь, как ты не могла работать в морге, когда я был рядом?

— Да.

Он облизал губы, закрыл глаза, и не стал сдерживаться, когда его пробрало дрожью с головы до сапог, до самых их кончиков. Открыв глаза, он выдохнул — прерывисто.

— Я тоже не могу работать, когда вот так тебя касаюсь. Ни о чем не могу думать, кроме тебя, крови и ран.

Он снова закрыл глаза, и я решила, что он считает про себя или как-то по-иному восстанавливает самообладание.

Все мы на него смотрели — кроме Бернардо, который вел машину.

— Вот сюда? — спросил он Виктора, и Виктор кивнул.

— Да.

Олаф открыл глаза:

— Кто-нибудь из нас должен вернуться и присмотреть за этой женщиной, Полой Чу.

— Верно, — ответили мы с Эдуардом в один голос.

— Можем вернуться мы с Бернардо, — предложил он.

— Спасибо, что вызвался, Отто.

— Всегда пожалуйста, — ответил Олаф так, будто не уловил сарказма.

Мы находились в каком-то месте, менее шикарном, чем Стрип, но помимо этого я мало что могла сказать, полулежа на сиденье.

Бернардо и Виктор вышли, Бернардо открыл дверь за спиной Эдуарда. Я попыталась сдвинуться вбок, но боль меня схватила будто жесткой рукой и остановила на месте.

— Дай я, Анита, — сказал Эдуард и начал меня вынимать из машины как можно бережней.

— За нами наблюдают, — сообщил Виктор, всматриваясь вдаль. — Может быть, снимают.

— Зачем было тогда сюда нас везти? — спросил Эдуард.

— Сюда было ближе, и вы вполне законно можете сказать, что вам надо было допросить товарок Полы Чу по работе. Но нужно, если это возможно, чтобы Анита шла самостоятельно.

— Идти можешь? — спросил Эдуард.

— Далеко?

— Десять ярдов.

Вот так, он уже знал расстояние до двери, Я бы никогда не смогла оценить так точно.

— Дай я повисну у кого-нибудь на руке, как девушке положено, и тогда я смогу.

Я выпрямилась, и кожаная куртка упала на пол. Олаф потянулся через сиденье и поднял ее, а Эдуард предложил мне руку и стал мне помогать выйти самостоятельно.

Олаф протянул руку и помог мне поправить футболку на ранах. Смесь синего и красного превратила футболку в пурпурную. Подол мы затолкали мне в штаны, чтобы скрыть разрез.

Я встала, хотя держалась за руку Эдуарда так, как никогда не держалась ни за одного из мужчин своей жизни. Даже стоять было больно, и я чувствовала, как текут по животу струйки крови. Плохо. И если стоять больно, то идти будет еще больнее.

Лучше не придумаешь.

Эдуард заткнул часть моего оружия за пояс и в карманы, но еще много осталось лежать на полу вместе с моим жилетом.

— Оружие, — сказала я чуть придушенным голосом.

— Оставь здесь, — посоветовал Виктор.

— Нет.

Олаф просто начал собирать оружие и затыкать за пояс то, что помещалось. Эдуард уже добавил к своей ноше мой рюкзак. И поднял кожаную куртку.

— Руки спрятать, — сказал он.

Я сообразила, что у него руки в моей крови. Видела ее пару секунд назад, но от ее вида, от стояния здесь на солнце пустыня поплыла вокруг.

— Внутрь, — сказала я. — Надо уйти побыстрее внутрь.

Эдуард не стал задавать вопросов, просто помог мне повернуться. При этом что-то болезненно натянулось в животе, угрожающе заворчало внутри. Я только молилась, чтобы меня не вывернуло, пока снаружи у меня живот распорот — это было бы очень больно, Неглубоко дыша через рот горячим недвижным воздухом, я сосредоточилась на каждом шаге. На том, чтобы двигаться как можно естественнее для наблюдающих камер, и не слишком быстро, чтобы не разорвать раны сильнее. Не могу припомнить, когда еще я ходила так тщательно. И так сосредоточилась, что даже не заметила здания, пока Виктор не открыл перед нами дверь. Тут я подняла голову, увидела вывеску «Триксиз»: неоновая полуголая женщина сидела на большом стакане «мартини». Вывески было бы достаточно, но хозяева сочли нужным добавить еще неона в окно у двери, где было написано просто: «Девушки, девушки, девушки — голые девушки круглые сутки!»

Я глянула на Виктора, проходя мимо, а он шепнул:

— Здесь есть врач, который тебя ждет, и здесь работает Пола Чу. Наверняка найдется зацепка, которую ты сможешь скормить полиции, чтобы Полу не отпустили. И так, чтобы не выдать свой секрет.

С этой логикой я не могла спорить, и манил прохладный воздух изнутри. Сейчас мне хотелось только лечь и оказаться под кондиционером, а где — не важно. Сглатывая слюну, борясь с тошнотой, я дала Эдуарду себя ввести в сумеречную прохладу «Триксиз», все голые, все круглые как сутки.

Зато в аду хотя бы прохладно.