С этими словами я потянулась к Виктору, и Эдуард меня неохотно отпустил. Виктор взял в ладони мое лицо, как сделал Криспин при первой нашей встрече в Северной Каролине. Он сбросил темные очки, явив миру светлые голубые глаза, обнаженные, доступные свету. И я упала в эти глаза, и тигрица внутри меня пошла медленнее. Не остановилась, но замедлила шаг.
Виктор наклонился ко мне.
Я ощутила сбоку движение, уловила присутствие высокого темного Олафа. Эдуард не дал ему до нас дотронуться:
— Не мешай ему.
Виктор меня поцеловал. Прижался губами к губам. Когда так было с Криспином, я вбросила в него своего зверя, вызвала тигра в нем, но сейчас Виктор вдыхал свою силу в меня. Не зверя, но силу. Ту силу, от которой перехватывает дыхание, покалывает кожу, и ничего подобного я не ощущала ни от одного ликантропа, кроме его матери.
Тигрица во мне приостановилась, потом снова порысила вперед, так близко, почти рядом с выходом.
Виктор чуть отодвинулся, чтобы сказать:
— Ты должна принять мою силу добровольно. Слишком ты сильна, чтобы я мог утихомирить твоего зверя без твоего согласия.
Тигрица была у самой поверхности моего существа, будто глядела вверх со дна прудика, а этим прудиком была я. Раньше всегда зверь в меня ударялся, как в твердую преграду, а сегодня я была как вода, и тигрица замерла в нерешительности.
— Смотри на меня, Анита, не на своего зверя.
Он снова привлек мое внимание к себе, к своему лицу, к глазам.
Тигрица царапнула когтем поверхность воды, которой была я, и только руки Виктора не дали мне упасть. Раньше это всегда было больнее, но сегодня я знала, абсолютно и точно, что этот водянистый барьер зверя не удержит. Что бы ни сделала Марми Нуар, она хотела, чтобы я перекинулась. Чтобы я стала тигром. Я не знала, что происходит, но одно я знала: если она чего-то хочет, ей нельзя этого давать.
Тигрица еще раз махнула когтем, и убей меня бог, если моя кожа не поддалась под ним.
— Спаси меня! — шепнула я.
— Впусти меня, — ответил он также шепотом и еще раз прижался ко мне ртом.
Я не очень понимала, как это сделать, поэтому опустила щиты на дороге к моим зверям. Тигрица испустила триумфальный рев, и в тот же миг ее ударило силой Виктора. Она вскрикнула от этого прикосновения, но сила погнала ее назад. Она, сила, была как живой теплый ветер, который гнал зверя обратно, мягко, но неумолимо. И вдруг тигрица исчезла, я осталась в собственной коже одна. Одна, но все еще в объятиях Виктора.
Он отодвинулся, прервав поцелуй, но руки не расплел, будто не знал, смогу ли я сама стоять. Я тоже не знала.
— У тебя кровь, — заметил тихо Бернардо.
Я посмотрела, ничего не увидела под жилетом, но Виктор снизу был замазан кровью.
— Кажется, это не моя, — сказал Виктор.
Эдуард встал так, чтобы нас загородить:
— Надо отсюда убраться.
— Ты так быстро заводишь друзей, что это настораживает.
Рядом с нами стоял Хупер и еще кто-то из его группы.
— Стоять можешь? — спросил Виктор шепотом.
Я подумала и кивнула.
Он шагнул от меня прочь, став так, чтобы копы не видели крови на его одежде. А я сказала:
— Очень жаль, сержант, что вам не нравится, как я завожу друзей.
Сказано было без сарказма. Хупер мне нравился, и я хотела бы хорошо выглядеть в его глазах, но… куда важнее было сейчас убраться отсюда, чтобы копы не видели, насколько я ранена.
— Хотел бы я быть твоим другом.
Это сказал Джорджи.
— Извини, бальная карточка переполнена.
— Вот гад буду, не шучу.
Выражение лица у него было такое, какого не хочешь видеть у товарища по работе, никогда не бывшего твоим бойфрендом. И на слишком юном лице Джорджи оно казалось неуместным.
Но выражение лица Хупера мне еще меньше понравилось. Он прищурился, пытаясь рассмотреть, что же скрывают от него обступившие меня Виктор, Эдуард и прочие, и направился к нам. Эдуард повел нас прочь к машине, Виктор с нами. Мы изо всех сил старались не показать кровь. На моем черном она видна не была, но на светлой рубашке Виктора расплывалось алое пятно.
Хупер, послал остальных внутрь, а сам шел за нами. Его догнал Санчес, заговорил с ним. Похоже, они ссорились, но это дало нам время добраться до автомобиля. Виктор сел на переднее пассажирское место, чтобы указать водителю, как быстрее проехать к врачу. Эдуард сел со мной на заднее сиденье, Олаф тоже. Мы пытались его посадить с водителем, но он просто не согласился. Хупер закончил разговор с Санчесом и снова шел к нам. Времени на споры не было.
— Езжай, — сказал Эдуард.
Бернардо поехал.
— Анита, сними жилет. Надо посмотреть, не прижать ли рану.
Будь мы здесь вдвоем с Эдуардом, не было бы проблем, но рядом со мной навис темной глыбой Олаф. Я покосилась на его лицо — и ничего не было в этом лице, что вызвало бы у меня желание при нем раздеться.
— Перестань быть девчонкой, — сказал Эдуард. — Снимай жилет.
— Ты несправедлив, — возмутилась я.
— Да, я понимаю, почему ты не хочешь, но умереть от потери крови только потому, что ты не хочешь показываться Олафу окровавленной и полуголой, было бы глупо.
Ну, в такой формулировке…
— Ладно, — сказала я, вложив в это слово столько злости, сколько туда влезло.
Помогла Эдуарду снять с меня кобуры и оружие. Отдала их Эдуарду, как было и при входе в дом Вивианы, потому что кому же еще могла я все это доверить? Но тогда у Эдуарда руки оказались заняты, и Олафу пришлось меня расстегивать. Я думала, он будет зависать над каждым движением, как в морге, но он был до странности деловит — просто расстегнул липучки на боках и снял с меня жилет. На голубизне футболки виднелись красные мазки на уровне живота, где просочилась кровь. Плохо.
Вдруг у Олафа в руке оказался нож.
— Нет! — крикнула я. — Не надо срезать футболку!
Я стала вытаскивать ее из штанов. Признаю, что напряглась, готова была к тому, что она застрянет, что будет больно ранам. Да, срезать было бы практичнее, и все равно футболка пропала, но вид этого человека, наклонившегося надо мной с большим зазубренным ножом в руке… ни за что на свете не дам я ему предлога поднести нож к моей коже.
Наверное, я как-то невольно застонала от боли, потому что Эдуард, положив на пол мое оружие, достал собственный нож.
— Нам нужно посмотреть, Анита.
Я хотела возразить, но он оттянул футболку и уже резал. Я могла бы его остановить, но он был прав, а Эдуарда я не боюсь. Лезвием настолько острым, что оставался прямой, почти хирургический разрез, он вскрыл футболку посередине до самого воротника. Я могла бы возразить, что теперь я и вправду полуголая, но увидела собственный живот, и тот факт, что мой лифчик оказался на всеобщем обозрении, потерял актуальность.
— Блин! — выругалась я.
