И злодейский план полностью удался. Одним махом он добился доверия советников и — как полагал — навсегда избавился от Мартена, перед которым испытывал непрестанные опасения. А поскольку и Готард Ведеке заплатил смертью за свое заигрывание с Марией Франческой, сеньорита теперь оставалась в его полной власти.

Что касалось «Зефира», Генрих не терял надежды, что тот ему достанется, как только голова Мартена падет под топором палача. У Яна Куны не было наследников, его имущество наверняка будет конфисковано в пользу семьи Готарда и на покрытие убытков, понесенных портом. Тогда и можно будет недорого купить корабль, а потом переделать его в торговое судно.

С Шульца было уже довольно рискованных затей, и в их числе каперства, которое ещё до недавнего времени его так привлекало. Правда, его соблазняли богатые трофеи (а прекрасная шуба, попавшая ему в руки после скандальной сцены на Холендрах, казалось, свидетельствовала, что последняя экспедиция Мартена принесла их немало), но даже как арматор каперских судов он сыт был приключениями по горло.

Потому после долгих колебаний признал свои прежние проекты и амбициозные мечты нереальными и открыто стал на сторону Гданьска, против нерасчетливой морской политики короля. А выражением этой новой политики и стала передача Мартена в руки Сената.

Сеньорита де Визелла после пережитых потрясений, которые показались ей исключительно волнующими и необычными, проспала до самого полудня. Ее вчерашний обморок был настоящим лишь наполовину, хотя она и в самом деле испытывала сильнейшее головокружение от выпитого вина. На эту уловку она пустилась, не видя другого выхода из ситуации. Не могла же она в несколько минут сорваться из Холендр, оставив тут свои драгоценности, деньги, наряды, да ещё и Анну, ближайшую подругу, к которой откровенно привязалась. К тому же у неё вовсе не было охоты к каким-то переменам, особенно если те означали обитание в Пуцке или на «Зефире», и разрыв с прежним образом жизни.

Генрих обещал в середине января забрать её в Варшаву. Она заранее предвкушала радости этого путешествия и добилась, что Анна тоже поедет с ними.

В Варшаве — королевский двор, да и прочие дворы поменьше вельможных панов, польских и чужеземных. Как Шульц, так и Анна фон Хетбарк были вхожи во многие из них.

Мария Франческа надеялась встретить в столице немало видных кавалеров, которые летом прошлого года сопровождали короля в Гданьске. И особо её интересовал молодой и красивый, хотя немного несмелый, Станислав Опацкий, близкий родственник Зигмунта, подкоморного варшавского и управляющего королевским замком, и Лукаш Опалинский, наследник многочисленных поместий и хозяин Лежайска. Оба эти видные вельможи добивались её благосклонности, а первый из них влюбился не на шутку, слагал цветистые мадригалы и письма, в которых просил не забывать, повторяя, что epistola non erubescit24.

Под влиянием этих писем и по совету Анны фон Хетбарк, которая строила для своей прелестной приятельницы амбициозные брачные планы, Мария Франческа все чаще подумывала о расставании с Мартеном и избавлении от Генриха Шульца.

Если бы Лукаш Опалинский был в неё влюблен так, как молодой пан Опацкий, если бы так же жаждал встать с ней под венец, её бы долго уговаривать не пришлось. Его огромное состояние, богатство и поместья, а также воспитание и светский лоск, обретенные за время пребывания в Париже, с избытком окупали вспыльчивость характера и некоторые дефекты внешности. Но Опалинский был слишком горд, чтобы взять в жены сеньориту де Визелла, хотя бы учитывая её авантюрные приключения, которые полностью скрыть не удалось.

Опацкий не был ни так неслыханно богат, ни так высокороден, как соперник. Слишком молодой, наивный и независимый, он был готов даже порвать с ересью Фаустуса Социна, которую исповедовал, лишь бы Мария согласилась за него выйти.

Все эти обстоятельства были ещё не раз взвешены в поместье на Холендрах, пока Генрих Шульц, приняв решение по поводу Мартена, с обычными безоглядностью и решительностью продолжал свою игру, готовясь использовать в борьбе за голову королевского капера свое влияние, закулисные связи и капиталы.

Борьба уже началась, и вовсе не казалась легкой. В Сенат обратились Владислав Бекеш и Ян Вейер с требованием выдать Мартена, который по их мнению не подлежал гданьскому суду, тем более что схвачен был на королевской территории. Сенат мог требовать для него кары, но судьей мог быть только король или назначенные им чиновники.

Советники ответили на это, что многочисленные преступления, в которых уличен Мартен, были совершены в их порту или в их территориальных водах. И потому они сами вправе его осудить и покарать.

Спор тянулся до позднего вечера, и ход дискуссии был настолько горяч, что едва не дошло до грубости со стороны пылкого ротмистра, который наверняка бы выхватил саблю, не удержи его более рассудительный и сдержанный пан Вейер.

Наконец советники согласились на королевский арбитраж в деле компетенции суда, но за собой оставили проведение следствия, и притом без представителя короля.

Эта уступка последовала по совету Шульца, который впрочем не принимал непосредственного участия в переговорах, а лишь терпеливо к ним прислушивался, укрывшись за портьерой.

Когда Бекеш с восторгом расписывал воинские подвиги Мартена, Шульц всерьез обеспокоился возможной их весомостью в судебном зале, но потом решил, что запальчивый ротмистр слишком рано раскрывает свои козырные карты.

Пан Вейер видимо был того же мнения, ибо напрасно силился его прервать, и наконец непонимающе пожал плечами. Сам он воспользовался иным аргументом, который произвел куда больше впечатление. Он напомнил советникам дело о казни одиннадцати каперских труксманов в 1568 году и его последствия. Почти всех членов Сената настигла тогда карающая рука Зигмунта Августа. Такое могло бы повториться и сейчас, при Зигмунте III.

Да, Вейер был во многом прав. Правда, нельзя было сравнивать мелкие провинности тех труксманов с преступлениями, совершенными Мартеном, но и его заслуги в битве под Кальмаром, и обстоятельства, в которых произошло убийство Готарда Ведеке, могли говорить в его пользу. Потому надлежало действовать осторожно, сохраняя всю видимость легальности. Надлежало так приготовить и представить это дело, чтобы именно королевский суд и приговор стали рукой мести гданьского Сената.

— Я сделаю для этого все возможное, — заявил Шульц озабоченным советникам. — Поеду в Варшаву. Дойду до Его королевского величества. Представлю наши жалобы его доверенным советникам. Подамся к отцам иезуитам. Добьюсь поддержки его святейшества нунция Маласпина. Если понадобится, позабочусь о таком составе судейской комиссии, которая будет к нам благосклонна. Будьте спокойны: ручаюсь головой, что этот корсар и еретик подставит шею под меч палача. А ваше дело так провести следствие, чтобы бесспорно и неоспоримо выявить его вину.

На Холендрах все ещё напряженно ожидали прибытия Мартена, не зная о его захвате, хотя и сюда уже дошли слухи о битве под Лятарней. Мария Франческа не сомневалась, что это именно он вызвал какой-то скандал, но ни она, ни Анна фон Хетбарк не отдавали себе отчета в трагичности событий, не зная их подробностей. Вечером один из гайдуков принес им новость о якобы разбойном нападении на путников под монастырем цистерцианцев по дороге в Оливу. Но и при чем тут был Мартен?

Женщины терялись в догадках, но поскольку Мартен до ночи не появился, не оставалось ничего другого, как пойти спать, заперев предварительно двери и окна и закрыв их ставнями.

Ночь прошла спокойно. Мнимые бандиты видимо ничего не знали о драгоценностях сеньориты и деньгах её приятельницы. А с самого утра приехал на Холендры Шульц. Был хмур и молчалив не только от глубокой обиды на Марию, но ещё и потому, что не имел понятия, несколько глубоко прониклась она судьбой Мартена. Генрих однако быстро сориентировался, что та ничего ещё толком не знает, и решил не раскрывать ей правды.

Она была крайней расстроена и ни о чем не распрашивала, потому он сам начал рассказ, не слишком, впрочем, близкий к правде, что Мартен бежал из порта неведомо куда и что погоня за «Зефиром» оказалась бесполезной.

— Одно ясно, — добавил Шульц, — что нет его ни в Пуцке, ни в Хеле.