Птица сидела на краю каменного желоба, время от времени ныряя грудкой вниз и поднимая крыльями тяжелые брызги.

— Животное, а тоже соображает, — одобрил Шендерович.

Он тоже замотал головой, как мокрая собака, стряхивая воду на песок.

— Может, они все-таки нас догонят? — со скрытой надеждой спросил Гиви.

Шендерович, опасно балансируя, взобрался на каменную кромку колодца и из-под руки посмотрел вдаль. Птица покосилась на него черным глазом и чуть отодвинулась, однако же, не взлетела, а вновь занялась своим блестящим оперением.

— Вроде, все чисто, — констатировал Шендерович, слезая.

— Что-то это странно, Миша…

— А раз так ты трепещешь, о, демон пустыни, — сказал Шендерович, иезуитски улыбаясь, — вставай! Пошли! Будем бежать погони, пока хватит наших слабых сил!

— Нет! — заорал Гиви, покрепче вжимаясь в песок.

— Ну, так не трепыхайся. Да не дрейфь ты, — сжалился Шендерович, наблюдая за противоречивой гаммой чувств на лице спутника, — они, небось, только к утру расчухались, братишки эти. А днем никакой дурак по пустыне добровольно не попрется. Потому пребудем мы тут до сумерек, переждав палящий зной, испускаемый огненным оком, а потом, когда падет на иссушенную землю благодатная прохлада, нальем воду в благословенный сосуд, в просторечье именуемый бутылкой и пустимся…

— Я ее выбросил, — виновато сказал Гиви.

— Что-что?

— Она тяжелая была, и я ее выбросил. Все равно воды не было…

— Ты что, о, мой неизлечимый друг? Ты, хранитель воды, коему был доверен сей жизненно важный предмет, взял и как последняя салага, выкинул бутылку? Ну и кто ты после этого?

Гиви виновато моргал.

Шендерович задумался, почесывая мокрый затылок.

— Ладно, чего там… Ближе к ночи омочим свои одеяния в этом источнике жизни и чухнем… Может, к утру куда-нибудь и выйдем…

— Куда?

Шендерович только молча пожал плечами. Он устроился в скудной тени колодца, подложив под голову мешок с жесткими и угловатыми атрибутами, и через минуту уже храпел. Гиви маялся — незагорелое тело было жестоко опалено солнцем. Вот Миша, ему хоть бы что! Он же загорелый, Миша. Тренированный. Что бы я делал, если б не Миша, думал Гиви… впрочем, если бы не Миша, меня вообще бы тут не было.

Он уселся поудобней, стараясь держаться крохотного клочка тени — остальное занял Шендерович. Все равно, уговаривал он себя, спать на такой жаре вредно. Мама всегда так говорила. А потому он моргал обожженными глазами, вглядываясь в колеблющийся воздух в надежде вновь увидеть что-нибудь эдакое. Но зной воздвигал вдали лишь ослепительные зеркала, огромные сверкающие линзы, распахнутые в охру и синеву. Рядом с храпящим Шендеровичем Гиви вдруг почувствовал себя последним бодрствующим человеком в мире…

Птица, которая сидела в самой сердцевине неприглядного колючего кустика, вдруг зашевелилась и выпростала голову из-под крыла.

— Эй, — сказал Гиви, — ты что?

Птица отряхнулась и взлетела. Сделав низкий круг над головой Гиви, она взмыла вверх и полетела по прямой, круто забрав на восток.

— Ну, вот… — опечалился Гиви.

Разумеется, птица создание бессловесное, но какая-никакая, а все ж компания.

Гиви стало совсем одиноко.

Он вздохнул и прикрыл глаза.

Потом вновь открыл их, потому что что-то изменилось. Тень какая-то набежала, что ли.

Он вновь прикрыл глаза, потом протер их ладонями, потом помотал головой.

Не помогло.

Ломаная темная линия на горизонте вдруг распалась на отдельные пятна, и эти пятна стремительно увеличивались в размерах, пока из дрожащего марева не выплыли огромные оскаленные пасти, гигантские бурые туши, мерно перемалывающие пространство мохнатыми голенастыми ногами. На скачущих чудовищах громоздились не менее огромные всадники; каждый — с башню, белые полотнища одежд развевались на ветру… ни звука не доносилось оттуда и оттого казалось, что призрачная кавалькада плывет по воздуху.

— Мамочка! — прошептал Гиви.

Он поднялся на слабеющие ноги и, подскочив к Шендеровичу, отчаянно затряс его за плечо.

— Миша! Проснись!

— А? — Шендерович приподнял голову, морщась оттого, что атрибуты порядком наломали ему шею.

— Миша! Там! Ужас что такое!

— А! — отмахнулся Шендерович, широко зевая, — Опять мираж! Нервы у тебя ни к черту, друг Гиви.

— Да, но…

— Бу-бум!

Гиви вздрогнул. Земля под ним тоже содрогнулась. Глухие удары сотрясали ее.

— Бу-бум… Бу-бум…

— Да, — признал Шендерович, почесывая шею, — не мираж. Опять мы с тобой влипли, о, скиталец, потомок скитальцев.

Всадники обступили Гиви и Шендеровича, заслонив собой солнце.