Строгановым отнюдь не приходилось рассчитывать в этом плане на помощь Грозного. Договор с царем предусматривал, что Строгановы решат военный конфликт самостоятельно.
Да только вот рассчитывать Строгановым было особенно не на кого. 'На охочих инородцев – остяков, вогуличей, югричей, самоедов – была плохая надежда; мирные промышленники нуждались в передовых людях колонизации, которые вовсе не имеют мирного промышленного характера, нуждались в отыскивателях путей, новых землиц, нуждались в казаках'. Казаки же – это была вообще особая тема.
С. Соловьев, анализируя сложившуюся ситуацию, отмечает: 'вследствие географического положения древней России, открытости границ со всех сторон, соприкосновенности их с степями и пустынными пространствами, как вследствие одного из господствующих явлений древней русской жизни – колонизации, – общество должно было постоянно выделять из себя толпы людей, искавших приволья в степи, составлявших передовые дружины колонизации, по имени зависевших от государства, на деле мало обращавших внимания на его интересы и по первоначальному характеру своему, и по одичалости в степях, и по безнаказанности, которая условливалась отдаленностию от государства и слабостию последнего.
Мы видели, что уже при Василии Иоанновиче рязанские казаки хорошо знали места по Дону; при сыне Василия они здесь утверждаются, принимают от места название донских и становятся страшны ногаям, крымцам, азовцам. На жалобы одного ногайского мурзы, что русские казаки грабят его людей, московское правительство отвечало: „Вам гораздо ведомо: лихих людей где нет? На поле ходят казаки многие, казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки; и из наших украйн, с ними же смешавшись, ходят; и те люди, как вам тати, так и нам тати и разбойники; на лихо никто их не учит; а учинив какое- нибудь лихо, они разъезжаются по своим землям'.
Не из одних, впрочем, жителей Рязанской области составлялись толпы донских казаков: на Дон шли и севруки – жители Северной Украйны, подобно рязанцам издавна славившиеся своею отвагою. Ногайский князь Юсуф писал в Москву в 1549 году: „Наши люди ходили в Москву с торгом, и, как шли назад, ваши казаки и севруки, которые на Дону стоят, их побили'. Видим, что казаки городовые, находившиеся под ближайшим надзором государства, сделавши что-нибудь противное его интересам, уходили на Дон; так, путивльские казаки, замешанные в деле о грабеже крымского гонца, Левон Бут с товарищами, сказывали: было их на поле шесть человек и весновали на Донце, потом пошли было в Путивль, но на Муравском шляху встретились с ними черкасские (малороссийские) казаки, 90 человек, взяли их с собою и крымского гонца пограбили; после грабежа Левон Бут сам-четверт пришел в Путивль, а двое товарищей его отстали, пошли на Дон.
Русский гонец доносил: „Шли мы Волгою из Казани в Астрахань, и, как поравнялись с Иргызским устьем, пришел на нас в стругах князь Василий Мещерский да казак Личюга Хромой, путивлец, и взяли у нас судно царя Ямгурчея; я у них просил его назад, но они мне его не отдали и меня позорили'. На жалобы Юсуфа ногайского царь отвечал опять: „Эти разбойники живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают. Мы и прежде посылали не один раз, чтоб их переловить, но люди наши добыть их не могут. Мы и теперь посылаем добывать этих разбойников, и, которых добудем, тех казним. А вы бы от себя велели их добывать и, переловивши, к нам присылали. А гости ваши дорогою береглись бы сами, потому что сам знаешь хорошо: на поле всегда всяких людей много из разных государств. И этих людей кому можно знать? Кто ограбит, тот имени своего не скажет. А нам гостей наших на поле беречь нельзя, бережем и жалуем их в своих государствах'.
Но Юсуф не переставал жаловаться.
„Холопы твои, – писал он царю, – какой-то Сары-Азман слывет, с товарищами, на Дону в трех и четырех местах города поделали да наших послов и людей стерегут и разбивают. Какая же это твоя дружба! Захочешь с нами дружбы и братства, то ты этих своих холопей оттуда сведи'. Мы видели, как султан жаловался на донских казаков, приписывал им такие подвиги, о которых из других источников мы не знаем, например что они Перекоп воевали, Астрахань взяли. Вражда была постоянная между азовскими турецкими казаками и донскими русскими: московский посол Нагой писал к государю, что ему нельзя послать вести в Москву, „потому что азовские казаки с твоими государевыми казаками не в миру'.
Казаки были нужны московскому правительству в этих пустынных странах не для одного противодействия хищным азиатцам: отпуская в Константинополь посла Новосильцева через Рыльск и Азов, государь велел послать проводить его до донских зимовищ донского атамана Мишку Черкашенина (прозвание это показывает, что Мишка был малороссийский казак), а с ним его прибору атаманов и казаков 50 человек. Новосильцев должен был донским атаманам и казакам говорить государевым словом, чтоб они государю послужили, его, посла, в государевых делах слушали. На Донец Северский атаманам и казакам, всем без отмены, послана была царская грамота, чтоб они Новосильцева слушались во всех государевых делах, ходили бы куда станет посылать. „Тем бы вы нам послужили, – писал царь, – а мы вас за вашу службу жаловать хотим'. Как важна была помощь казаков в степи русским послам и к какой жизни должны были привыкнуть здесь казаки, всего лучше видно из донесений послов о их многотрудном пути.
Новосильцев, например, писал из Рыльска от 10 марта: „Снега на поле очень велики, и осеренило их с великого мясоеда, отчего с лошадьми идти вперед нельзя, серень не поднимает: мы думаем взять салазки, а сами пойдем на ртах к Северскому Донцу. Мишкина прибора казак поместный Сила Нозрунов на твою государеву службу не пошел, воротился из Рыльска к себе в вотчину Рыльскую'.
Потом Новосильцев писал: „Шли мы до Донца на ртах пешком, а твою государеву казну и свой запасишка везли на салазках сами. Как пришли мы на Донец первого апреля, я велел делать суда, на которых нам идти водяным путем к Азову, и за этими судами жили мы на Донце неделю; а у Мишки Черкашенина, у атаманов и казаков не у всех были суда готовые старые на Донце, и они делали себе каюки'. О возвратном пути своем из Азова Новосильцев доносил: „Как мы пошли из Азова, пришла ко мне весть, что за нами пошли из Азова полем казачьи атаманы, Сенка Ложник с товарищами, 80 человек, да с ними же прибираются Казыевы татары да два атамана крымских, а с ними человек с 300, и хотят нас на Дону или на Украйне громить с обеих сторон; а со мною донских атаманов и казаков идет для береженья немного: иные атаманы и казаки со мною не пошли и твоей грамоты не послушали'.
Любопытно, что азовский казачий атаман называется Сенка Ложник, а русский донской атаман называется Сары-Азман. Как упомянутый Мишка Черкашенин отмстил за своего сына, взятого в плен крымцами и казненного, видно из следующего донесения из Крыма в Москву: „Прислал турский царь чауша к крымскому царю и писал к нему: зачем ты казнил сына Мишки Черкашенина? Теперь у меня донские казаки за сына Мишкина Азов взяли, лучших людей из Азова побрали 20 человек да шурина моего Усеина кроме черных людей'.
Донские казаки, надеясь на безнаказанность вдали от государства, не ограничивались тем, что не исполняли царских и посольских приказаний или исполняли их вполовину; они нападали не на одних ногаев, азовцев и крымцев, но, разъезжая по Волге, грабили суда царские, били людей, разбивали персидских и бухарских послов, русских торговых людей. Царь принужден был выслать против них воевод с большим числом ратных людей; казаков казнили и ловили, другие разбежались, как волки, по выражению летописца…'
Не иначе как по велению судьбы, часть преследуемых казаков оказалась в непосредственной близости от владений Строгановых. А тем, как мы понимаем, лишь этого было и нужно! Тут стоит отметить, что описываемые события имели место в 1579 году – то есть спустя пять лет после того, как Строгановым была пожалована царская челобитная. Казалось бы, Строгановы должны были немедленно решить вопрос о привлечении казаков, тем более что они сами прекрасно понимали, что без них им никак не обойтись. Что же произошло?
Как-то не похоже подобное толчение воды в ступе на стремительный стиль работы Строгановых.
Объяснение этому противоречию мы находим опять-таки у С. Соловьева: 'можно было ожидать, что Строгановы станут прибирать охочих казаков гораздо ранее, именно с 1574 года, когда они получили царскую грамоту, дававшую им право распространять свои промыслы и по ту сторону Уральских гор. Но эта медленность объясняется легко событиями в роде Строгановых. Яков и Григорий Аникиевы умерли; остался третий брат, Семен, с двумя племянниками, Максимом, сыном Якова, и Никитою, сыном Григория, причем, как видно, Никита не жил в большом согласии с дядею Семеном и двоюродным братом Максимом'.
Что ж, случается и такое, причем довольно часто.
Впрочем, пяти лет на улаживание трений меж родственниками вполне хватило, и в 1579 году казаки были приглашены и встретили у Строгановых достойный прием. Характерно, что они уже очень скоро
