— Он хотел сделать это по возвращении из поездки… Но когда вернулся утром, мне было уже не до знакомства с кем-либо.

— Значит, ваш отец вернулся утром?

— Да, когда я проснулась и поднялась с постели, папа возился с машиной во дворе. Было это в начале девятого…

— А его приезд ночью и просьба накрыть стол вам приснилось?

— Видимо так, — сказала Ирина, голос у нее был неуверенный.

«Если отец ее в самом деле вернулся домой ночью, то он мог еще застать Балашева в доме, вернее, сарае, — подумал капитан. — Но при чем здесь ее сон? А может быть, Ирине известно, что Мордвиненко вернулся ночью, и придуманным сновидением она создает отцу алиби? Но, во-первых, зачем оно отцу, а во- вторых, ни к чему придумывать сон, можно просто сказать: приехал утром — и делу конец».

Вслух он сказал:

— Так вам и не довелось увидеть фронтового друга отца?

— Мне было уже не до того…

— А Никита Авдеевич? Ваш отец знает о случившемся?

— Конечно… Папа пытается меня утешить, успокоить, искренне печалится по поводу… Об Андрее… Ему, Андрюше, всегда казалось, будто папа его недолюбливает, а вот оказалось… Нет, папа совсем другой.

Вадим Щекин почувствовал, что девушка сейчас заплачет, и тогда он быстро спросил:

— С кем вы дружите, Ирина?

Она удивленно взглянула на него и спросила:

— В каком смысле?

— Я хотел узнать, кто ваша подруга?

Ирина задумалась.

— Задушевных подруг у меня нет… Конечно, по работе есть знакомые девушки, в нашем поселке, в Лавриках, с кем в школе училась. А дружила я с Андреем…

«Теперь все мысли ее будут возвращаться к погибшему жениху, — подумал капитан, ему по- человечески было жаль девушку. — Но время — лучший лекарь. Оно излечит и эту сердечную утрату Ирины Мордвиненко».

— А про папиного друга… Он, папа, то есть, сам мне сказал…

— Что именно? — внутренне насторожился Вадим Щекин.

— «Хотел познакомить тебя с Григорием, да не ко времени это… И сам Гриша это понял — уехал к себе на родину…» Мне было все равно тогда, а теперь понимаю, как он добр, мой отец.

— Конечно, — согласился Вадим Щекин. — Душевная деликатность — великая вещь. Ее так не хватает в наше время людям… Я пойду, Ирина Никитична. Извините за беспокойство, но последняя просьба. Не покажете ли вы мне сарай, в котором спал в ту ночь Андрей Балашев?

Ирина пожала плечами и поднялась.

— Это можно, — сказала она.

Когда Владимир Ткаченко получил указание руководства отправиться на шхуну-кафе и поговорить там с Никитой Авдеевичем, он подумал, что неплохо бы пригласить в «Ассоль» так неожиданно встреченную им на лайнере Алису. И хотя был правомочен самостоятельно решать, как поступить ему, ведь спутница могла быть неплохим оперативным прикрытием в его миссии, майор решил уведомить об этом своего шефа, полковника Картинцева.

— Здравая мысль, Владимир Николаевич, — сказал начальник отдела. — И в самом деле: молодому мужчине сидеть одному в кафе, да еще в таком романтическом, скучно… Я и сам хотел уже посоветовать вам пригласить кого-либо из наших сотрудниц… Ваша хорошая знакомая?

— Больше чем знакомая, Валерий Павлович, — ответил Ткаченко. — Учились вместе в инязе. И вообще…

Тут он неожиданно смутился, но Картинцев будто не заметил ничего, сказал:

— Добро, Владимир Николаевич, действуйте. Вечером соберемся вместе, обменяемся новой информацией.

Ткаченко вернулся в свой кабинет и позвонил оттуда вахтенному штурману теплохода «Калининград».

— Алиса Петровна? — переспросил тот. — Наверное, в библиотеке. Сейчас я позвоню туда по судовому телефону…

«Больше, чем знакомая, — мысленно передразнил сам себя Владимир. — Что ж ты так об Алисе, которая была тебе целый год самым близким существом? «Учились вместе…» И только, товарищ майор? Ладно, ладно, не иронизируй. Во второй раз я не отпущу ее… Костьми лягу за Алису».

Учились они и вправду вместе. Даже в одной группе. И сидели в аудитории за соседними столами. И обитали в студенческом общежитии на одном этаже. Только вот не замечали друг друга почти целых два года, до конца второго курса, пока их группа не собралась на экскурсию в Звенигород.

Владимир вышел тогда в тамбур покурить. Докурив сигарету, Ткаченко открыл переходную дверь, чтоб выбросить окурок. Когда он повернулся, хлопнув дверью, в тамбуре стояла Алиса.

— Сейчас будет станция Малые Вяземы… Потом Голицыно, — сказала она. — В этих местах сохранилось поместье Бориса Годунова. В нем останавливалась Марина Мнишек по дороге в Москву. А на здешнем кладбище похоронен брат Александра Сергеевича Пушкина… В имении князей Голицыных — краеведческий музей. Памятные, заповедные места.

— Ты уже была здесь? — спросил Ткаченко у Алисы.

— Нет еще, — ответила она. — Только очень хочу побывать.

Алиса пристально посмотрела Владимиру в глаза, нечто магнетическое было в ее взгляде. Он и сейчас помнит, как охватило его тогда необъяснимое чувство, в котором были и приподнятость духа, и волнующий, сладкий ужас, желание раствориться или спрятаться, чувство, смешанное со стремлением пойти навстречу той, кто смотрит сейчас так настойчиво, строго и нежно.

— Сойдем сейчас на станции, — сказала Алиса тоном, не допускающим никаких возражений.

— А как же ребята? — робко заикнулся Володя.

— Ну их, — махнула Алиса. — Они и не заметят, что нас нет с ними.

Раскрылись с шипением двери, и двое молодых людей ступили на перрон станции, как на палубу таинственного корабля.

Они плыли на нем целый год.

— Алиса Петровна в библиотеке, — послышался в телефонной трубке голос вахтенного штурмана, — но я не могу вас переключить на нее… Что передать?

— Попросите Алису Петровну позвонить по городскому телефону, — сказал Владимир и продиктовал номер.

Алиса согласилась встретиться с ним у оперного театра. Молодая женщина не спрашивала зачем, по какому поводу он ее вызывает, согласилась она как-то обыденно и просто, будто не было и тех шести лет, пролетевших с той последней их встречи, когда Владимир увидел Алису неподалеку от Центрального дома журналистов, когда она, припарковав синий «понтиак» на Суворовском бульваре, столкнулась с Ткаченко на углу, направляясь на прием в японское посольство.

Теперь это была вовсе другая женщина. Когда-то Володя с радостным душевным трепетом ждал от нее все новых и новых указаний, наставлений, просьб и, чего там скрывать, капризов. Теперь, он ощущал это, Алиса готова была повиноваться любому его слову. И это не было стремлением приноровиться к сильной мужской руке, это стало как бы новой сутью Алисы, которая собственно говоря, и является истинной сутью женщины, а все остальное — от лукавого…

— So shall thou feed on Death, that feeds on men, did Death once dead there’s no more dying then, —