— Bitte, — предложила, протягивая сигареты немцу.

— Danke, — на бледном, осунувшемся лице офицера появилась улыбка. Он взял сигарету и ищуще посмотрел по сторонам.

— А спички у Вас есть? — спросила Наталья у конвоиров. — Дайте прикурить.

— Один момент, — сержант достал коробок и, чиркнув, зажег спичку. Немец глубоко, с жадностью затянулся. Наталья внимательно посмотрела на него. Молодой, белокурый, как Штефан. Она быстро сунула немцу всю пачку сигарет.

— Начальник штаба прислал. Сказал, можно, — объяснила она удивленным конвоирам и отошла в сторону, сразу погрустнев.

Она вспомнила о Штефане, и память упрямо возвращала ее в прошлогоднее лето, когда однажды на рассвете он пришел, точнее, приехал, на огромной бронированной машине, в мундире чужой, враждебной армии. Смелый, нежный, простой, светлоглазый, светловолосый немец, и не немец вовсе, враг — и вроде бы не враг… Где он? Там, где за холмами скрежещут танковые гусеницы? Там, откуда взмывают в небо самолеты с крестами на бортах, несущие смерть? Там, где притаилась в траншеях яростная эсэсовская пехота в лихо заломленных набок фуражках и черных кителях с засученными выше локтя рукавами, готовая ринуться в атаку? Да, там… Если жив еще. И, возможно, пленный обер-лейтенант даже встречал его…

Едва сражение затихло, Наталья подобралась к искореженному немецкому танку. Она давно уже приметила его: знак дивизии на борту, череп на перекрещенных костях — «Мертвая голова», крупный номер 216, выведенный белой краской, рядом. На такой машине уехал от нее Штефан.

В нескольких шагах от подбитого танка она увидела лежащего неподвижно человека в шлеме и комбинезоне. Сердце девушки замерло — он?! Но нет. Приблизившись, она легко узнала немца — это был командир 216-го унтер-офицер Фриц Зеллер. Наталья склонилась над ним — Фриц был еще жив. Единственный из всех, все еще оставался живым.

Девушка стянула унтер-офицера в воронку и, присев рядом, уложила поудобней, смачивая водой из фляжки его запекшиеся губы. Потом осмотрела — Зеллер имел два ранения, в голову и в грудь, к тому же он сильно обгорел.

Достав из сумки прихваченный в госпитале бинт, Наталья перевязала немцу раны. Но что делать дальше — она не знала. Оставить его — он попадет в плен, а скорее умрет.

Наталья выглянула из воронки и прикинула расстояние до немецкого переднего края — далеко. Да и как она потащит его туда? Ее поймают и — все, конец… Она нащупала в кармане медальон, достала его, потом — фотографию. Все это она только что взяла у погибшего немца внутри машины, которого от ожогов невозможно было узнать. Теперь выходило, что он и был Штефаном…

Внезапно мелькнувшая мысль обожгла девушку — она ясно осознала, что ей необходимо делать. Надо подойти к немецкому переднему краю как можно ближе и оставить там Зеллера, чтобы его заметили, а с ним, положив ему в карман, передать медальон и фото.

Мать Штефана должна узнать хотя бы, где похоронен сын, ведь он так любил ее — хотя бы ради него. Это последнее,что она способна для него сделать. Могут попасться мины — но все равно. Все равно — пусть они погибнут в один день. Ведь кроме него…

Собравшись с духом, Наталья осторожно приподняла унтер-офицера. Он на мгновение пришел в себя, открыл воспаленные глаза, спросил надтреснуто:

— Где ребята? Живы?

— Погибли, — ответила ему Наталья по-немецки. Голова Зеллера дернулась, он застонал. Потом снова взглянул на нее и, заметив ее форму, протянул руку, ища пистолет на боку.

— Не надо, — быстро сказала ему Наталья. — Я — та девушка, с которой дружил Штефан, помните? Вы не узнаете меня? Я здесь одна, — она говорила настойчиво, но немец уже не слышал ее. Силы и сознание снова его покинули его.

Достав обрывок фотографии, на которой был изображен весь экипаж, Наталья при свете фонарика нарисовала огрызком карандаша на обороте план местности и указала крестом место под. березой, где похоронила танкистов. Написала коряво по-немецки. «Здесь они погибли». Всунула фотографию в нагрудный карман комбинезона Зеллера, потом достала медальон, поцеловала его и положила туда же, тщательно застегнула карман. «Теперь только бы добраться, — стучала настойчиво мысль. — Только бы хватило сил. Только бы он не умер по дороге!»

Она не знала, сколько прошло времени, когда впереди во тьме она расслышала немецкую речь. Она не могла определить, был ли это передний край, да это казалось ей безразличным. Главное, впереди — немцы, и она теперь может оставить унтер-офицера им.

Надо только привлечь их внимание. Силы девушки иссякали. Голова кружилась, несколько раз она почти теряла сознание, но усилием воли сдерживала его.

Волоча за собой Фрица, для которого она сделала подстилку из обгоревшего брезента, Наталья подползла еще ближе.

Немцы, пехотинцы, сидели вокруг костра, разговаривая. Похоже, это была какая-то передовая часть.

Понимая, что дальше ей нельзя, девушка положила унтер-офицера так, чтобы его сразу же заметили, и отползла в сторону. Потом дала длинную очередь из автомата — трассирующие пули мелкими огоньками пролетели в ночи, разорвав тишину, — и спрыгнула в канаву, чтобы укрыться.

Приподнявшись, она напряженно наблюдала за происходящим: неужели не выйдут, не заметят? Но нет, немцы всполошились — идут.

Несколько эсэсовцев с автоматами наперевес подошли к Зеллеру. Один наклонился и что-то быстро сказал остальным. Двое подняли унтер-офицера. Пошарив по прилегающим кустам, дальше они не двинулись.

Забрав раненого, снова вернулись в лагерь. Наталья облегченно вздохнула. Слезы градом катились по ее щекам. Только сейчас она задумалась: как вернется к своим и что скажет генералу, как будет оправдываться за длительное отсутствие.

Она вылезла из канавы и поползла через поле но направлению к русским позициям. Вдруг остановилась, оглянулась. «А может быть, мать его там, в тылу, в госпитале. Говорил же Штефан, что она врач и часто ездит по фронтовым госпиталям. Может быть, она еще успеет забрать его тело и похоронить дома. Ах, почему не Штефан, почему не Штефан остался жив… Почему?!»

Маренн прилетела на Восточный фронт, когда Курская битва была в полном разгаре. Ей не удалось встретиться с сыном до наступления. На ее вопрос начальник штаба фельдмаршала Манштейна сообщил, что дивизия СС «Мертвая голова» уже выдвинута на передний край и вступила в бой с противником.

Дни и ночи напролет Маренн не отходила от стола, оперируя поступавших с поля битвы солдат и офицеров. Штефан, нарушив по обыкновению приказ, прибежал повидаться с ней на минуточку, когда его дивизию отвели в тыл на пополнение после больших потерь, понесенных в первых боях.

Сын казался веселым и беззаботным, как обычно. Маренн заметила, что он устал, но старался не показывать ей. О бое почти не говорил — рассказывал смешные истории о своих командирах и о том, как недавно по собственной инициативе они рванули к русским в тыл и даже захватили пленного. С удовольствием лакомился гостинцами, которые она привезла из Берлина, и набрал целый пакет сладостей для ребят. Тепло расцеловал Маренн на прощание, она не могла себе представить, что видит сына в последний раз. Даже материнское предчувствие ничего не подсказало ей.

Маренн только позвонила командиру дивизии группенфюреру фон Айнзибелю и попросила его не наказывать Штефана, давно знакомый с выходками своего подчиненного группенфюрер снисходительно согласился с ее просьбой. Штефана, как водится, слегка пожурили.

А наутро они снова пошли в бой. Вечером Маренн узнала, что танк 216 из сражения не вернулся. О судьбе танкистов ничего не известно. Приехавший к ней в госпиталь лично группенфюрер фон Айнзибель боялся произнести вслух то, о чем они оба думали, но не хотели верить: Штефан погиб. Генрих уехал, обещав сразу сообщить, как только что-либо прояснится.

Маренн хотелось бросить все и бежать туда, в эту кровавую мясорубку, бежать и искать своего мальчика. Может быть, он ранен. Но она не имела возможности отлучиться ни на мгновение: раненые