заставил ее чувствовать себя несчастной? Тяжело лежал он на ее ладони, тяжело было на сердце. И это все, что их теперь будет связывать? Минуты напряженных встреч? Осторожные слова? Совместная забота о малышке, которая дорога обоим? Но этого так мало. Так мало.

Она закрыла коробочку и взяла себя в руки.

— Надеюсь, Уэллингз и остальные слуги в добром здравии?

— С ними все в порядке, — отвечал он.

— А что миссис Кросби? — продолжала она, и голос ее не дрогнул. — Надеюсь, она совсем оправилась?

Он не отрывал взгляда от Сорчи.

— Я не видел ее последние день-два, — отвечал он. — Но, кажется, она чувствует себя намного лучше. У нее хороший цвет лица. Она набирает вес.

— Рада слышать это, — искренне сказала она. — Я удивилась, увидев вас вчера у леди Грейвнел. Вам понравилось, как вы провели вечер?

— Не особенно, — ответил он. — А вам?

— Я нахожу, что леди Грейвнел очень гостеприимна, — сказала Эсме. — Я признательна ей за приглашение.

Он наконец перевел взгляд на нее. Глаза у него были холодными и непроницаемыми.

— Похоже, вас всюду приглашают, — заметил он. — Мне кажется, леди Таттон слишком торопится.

— Тетя действительно хочет, чтобы я больше бывала в обществе, — согласилась она. — Она хочет, чтобы я «повращалась», Бог знает, что она подразумевает под этим.

Он снова как-то странно улыбнулся.

— Я думаю, вы знаете, что это значит. Это значит, что она действительно намерена выдать вас замуж.

— Да, ведь именно этим занимаются в Лондоне? — холодно заметила Эсме. — Одно семейство оценивает другое, как на Таттерсоллз, а затем находят удачную партию.

Его глаза были полузакрыты, рот скривился в сардонической усмешке.

— Да, я слышал об этом, — отвечал он. — Но столь достойные джентльмены редко появляются в тех кругах, где я бываю. По крайней мере вы двое очень украсили это скучное время года в Мейфэре.

Эсме прищурилась.

— Ладно, Аласдэр! — наконец выпалила она. — Какое вам дело до того, что мы сжигаем мосты? Вы не испытываете никакого уважения к обществу. Еще бы, вы ведь даже не живете здесь! Да, тетя Ровена хочет видеть меня счастливой, а для нее это означает замужество.

Он какое-то время недоверчиво смотрел на нее.

— А что это значит для вас, Эсме? — спросил он, понизив голос. — Мне просто любопытно, видите ли. И это мое дело, потому что за кого бы вы ни вышли замуж, этот человек сделается частью жизни Сорчи.

Эсме хотелось оспорить его логику, стереть насмешливую улыбку с его губ, но она не могла найти подходящих фраз. Она вскочила со своего кресла и нервно заходила по комнате.

— Вы знаете, что я никогда не выйду замуж за человека, который не испытывал бы симпатии к Сорче, — сказала она с тихой яростью. — После того, через что я прошла, не смейте предполагать что-нибудь другое.

Аласдэр, конечно, встал, как только она поднялась. Теперь он стоял рядом с креслом, большой и молчаливый, глядя, как она приближается к нему. Это не был прежний красивый и обворожительный bon vivant[4]. У него были суровые и усталые глаза. Твердый рот, плотно сжатые челюсти. Наконец он склонил голову:

— Мои извинения.

Слишком рассерженная, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, она повернулась и снова заходила по комнате.

— Да, я считаю — мне следует выйти замуж, — продолжала она. — Вы сами говорили мне это, если помните.

— Следует? — повторил Аласдэр, игнорируя ее замечание. — Это звучит зловеще.

Она сложила руки на груди и смотрела в окно невидящими глазами.

— Я имею в виду, что хочу определиться, — отвечала она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. — Я не хочу походить на свою мать. Мне не нужны волнения и драмы. Аласдэр, я хочу жить своей жизнью, иметь свою семью. Я хочу быть частью чего-то, чего у меня никогда не было. Как вы не понимаете?

Наконец-то он, кажется, слушал ее, а не изливал собственное разочарование.

— Хотел бы я понять, — тихо сказал он.

Не отворачиваясь от окна, Эсме продолжала:

— Я всегда жила в чьем-то доме. В чьей-то жизни. Я всегда жила под покровительством одного или другого отчима, меня терпели, а иногда даже испытывали ко мне привязанность, но все же я никогда по-настоящему не была частью чего-то. Вы понятия не имеете, Аласдэр, что это такое. Чувствуешь себя пятым колесом у кареты. Пыльным углом в комнате, которую не используют. И я до смерти устала от этого.

— Я сожалею. — Слова прозвучали так близко, что она вздрогнула.

Эсме приложила пальцы к губам, чтобы не сказать что-нибудь еще более жалобное и глупое. Она чувствовала тепло, исходящее от его тела, — он теперь стоял позади нее. Она замерла, когда он положил руку ей на плечо. Его рука была тяжелой и теплой, она давала покой и утешение, хотя она знала, что ей не следует принимать утешение от него.

— Я сожалею, — снова сказал он. — Может быть, Эсме, я понимаю больше, чем выдумаете.

Она коротко и горько рассмеялась.

— Позвольте мне усомниться в этом. Он долго молчал.

— Эсме, можно чувствовать себя лишним, даже живя собственной жизнью, мне это доподлинно известно, — наконец произнес он. — А жить в таком месте, где вы сейчас находитесь, значит быть частью чего-то.

Она подняла голову и теперь видела его смутное отражение в окне.

— Что вы хотите сказать?

Он пожал плечами и уставился в пол.

— Не знаю, — сказал он. — Я вдруг вспомнил свое детство в Шотландии. Временами мне кажется, что я никогда не чувствовал себя там своим.

— Но у вас были дом и семья.

— О, будьте уверены, — признал он. — Но чувство принадлежности к семье не такое простое, как вам представляется, Эсме. Оно… оно гораздо сложнее. И это чертовски трудно объяснить.

— Хотела бы я понять, — настаивала она, повторяя его слова.

Было видно, что он колеблется, что ему нелегко говорить об этом.

— Просто я не был похож на других в своей семье, — тихо заговорил он. — Шотландцы — благоразумный и обстоятельный народ, как вы хорошо знаете, а мое семейство еще благоразумней и обстоятельней, чем многие другие. Но я… ну, я был другим. Я был сам по себе, я был проказником и любителем рискованных приключений. Сущий чертенок, как говорила Старушка Макгрегор. Я не мог оставаться серьезным две минуты кряду. Еще школяром я начал выпивать и играть в азартные игры, а после стал еще хуже. Мой отец глубоко разочаровался во мне, и я уехал в Лондон, чтобы не быть у него на глазах. Это, казалось, всех устраивало.

— Но почему? — спросила она. — Молодые люди должны перебеситься, отдать дань юношеским увлечениям, а у вас, уверена, были способности.

— У меня была способность к математике, — согласился он. — Дар, который я не стал взращивать, а растрачивал за игорными столами. Но помимо этого у меня не оказалось других талантов, разве что внешность и обаяние. Мой отец таковыми их не считал. Он без конца громко недоумевал, почему я не похож на своего брата Меррика.

— Он хотел, чтобы вы были похожи на Меррика? — ужаснулась Эсме.

— Мой отец считал Меррика идеалом, — спокойно сказал Аласдэр. — Он был всем, чем я не являлся. Он был не просто способным, он обладал блестящими способностями. И нельзя сказать, чтобы он трудился и трудился, его словно вело. Он был смышленым. Я был очаровательным. Если в семействе все добиваются успеха, такой, как я, там решительно не ко двору.

Эсме снова подумала о загадочных книгах, заполненных сложными вычислениями, которые она обнаружила в курительной комнате. Их явно листали, многие уголки страниц были загнуты. В большинстве своем они были не на английском, а на французском, возможно, на датском и немецком языках. Но кто-то читал их, изучал самым внимательным образом, и она почти уверена, что это был не Меррик Маклахлан.

— Аласдэр, иногда я думаю, что вам больно быть очаровательным и легкомысленным, — заметила она.

Он грустно посмотрел на нее.

— Я просто объясняю положение вещей, — сказал он. — Первые пятнадцать лет своей жизни я был убежден, что меня подбросила на порог дома моих родителей цыганка, или придумывал еще какой-нибудь вздор. Потом Старушка Макгрегор сообщила мне, что сама принимала меня, и мои прекрасные фантазии полетели к черту.

Эсме поникла.

— Как это грустно! — сказала она. — Грустно для обоих — и для вас, и для вашего брата.

— Для нас обоих, разумеется, — согласился Аласдэр. — Меррик никогда не был ребенком, тогда как я редко бывал кем-нибудь еще. Я не поменялся бы с ним местами. Нет, даже сейчас.

— И вы никогда не ездите домой в Шотландию? — задумчиво спросила она. — Кто-то — кажется, Уэллингз — говорил мне об этом.

Его рука соскользнула с ее плеча.

— Нет, почти никогда, — признал он. — Я никогда не скучал по дому. До тех пор, пока… Ну, до недавних пор. А теперь я задумался, не было ли в той полной обязанностей и трудов жизни чего-то такого, чего мне хотя бы немного не хватало, если бы я позволил себе признаться в этом. На самом деле она больше не кажется мне такой беспросветной, как прежде.

В его голосе звучали нотки, которых Эсме не слышала раньше. Она повернулась к нему, ожидая, что он отойдет. Но он остался на месте. Более того, он пристально вглядывался в ее лицо своими золотисто-карими глазами, и никогда еще его взгляд не был настолько серьезным. Или более ранимым. Он не прикоснулся к ней, хотя странное тепло между ними заставляло ее подозревать, что это может произойти. Она задержала дыхание и ждала.

Он не прикоснулся к ней. Он просто уперся рукой в стену позади нее и наклонился к ее лицу.

— Скажите мне вот что, —