изменника в графской семье… Жаль, что это не получилось!

Палома не могла поверить своим ушам.

— Избавиться от вас?! И вы так спокойно говорите об этом? Да он чудовище или человек?!

— Человек, конечно. И именно поэтому — чудовище. Как и каждый из нас. Ты не знаешь истории нашего рода, дитя, и это к лучшему. Хотя, возможно, когда-нибудь я расскажу тебе… Но пока довольно будет сказать лишь, что я не вижу в этом ничего особенного. Просто… каждый из нас всегда вел свою игру. Я сумела бы защитить себя, не сомневайся. Хотя в какой-то момент мне это опротивело — именно тогда, десять лет назад, я и стала затворницей. Так было проще…

— Все равно — я не понимаю!

И вновь графиня Лигейя улыбнулась своей мудрой, всепрощающей улыбкой.

— О, дитя! Просто нужно разделять суть человека, его намерения и поступки. Добрый человек способен желать зла другому — и поступить дурно. Точно также скверный человек может желать кому-то блага. Скажу больше, можно, желая другому добра, причинить ему зло, и наоборот…

Наемница в сомнении тряхнула головой.

— Это слишком сложно для меня!

— И ты права. Ибо на самом деле нет ни добрых, ни злых людей, равно как ни добрых, ни злых намерений или поступков!

— О, вы совсем запутали меня! Так что же тогда есть?!

Лигейя задумалась.

— Об этом тебе лучше всего, наверное, сказал бы твой друг киммериец. Есть холодные, безразличные боги на небесах. И человек — с его волей и страстями. Вот и все!

— Но Грациан! Вы оправдываете то, что он сделал… но зачем он оттолкнул Конана от себя? Ведь вы слышали, что рассказал северянин: Грациан, по сути, сам признал, что они с Гарбо обманули его. Теперь киммериец уезжает. Он сказал, что не станет даже прощаться с Месьором…

А ведь о таком друге тот мог только мечтать! Зачем он так поступил с ним?!

— Он поступил мудро, — отозвалась графиня суховато, но, заметив, что глаза Паломы наполнились слезами — ибо девушка никак не могла пережить, что двое самых близких ей людей расстаются едва ли не врагами, — смягчилась. — Грациан был связан клятвой, которую дал Гарбо, и потому не мог быть честен с киммерийцем. Но он сделал самую разумную вещь, которая только ему оставалась: открыто признался в этом. Северянин ценит прямоту превыше всего. И потому не станет держать зла на моего сына. А это важно — потому что в будущем им еще суждено повстречаться, и я не хочу, чтобы они стали противниками.

— Вам ведомо будущее? Лигейя рассмеялась.

— О, не смотри на меня так испуганно, я вовсе не ведьма и не гадалка! Сейчас Конан придет — я позвала его — и ты все узнаешь. Он обещал мне помочь…

…Словно только и дожидался этих ее слов, северянин появился в дверях. С собой он принес кувшин вина, а позади слуга, сгибаясь под тяжестью, тащил поднос, заваленный аппетитной снедью, фруктами и сладостями. Вид у слуги почему-то был испуганный — впрочем, Палома давно заметила, что зачастую киммериец действует на челядь таким странным образом. Как видно, им внушал ужас его зычный голос и суровые манеры.

По-хозяйски распоряжаясь, Конан уселся напротив женщин, велев слуге разлить вино и расставить угощение, тут же осушил бокал и с аппетитом принялся за еду.

— Пока попрощался с ребятами в казармах, пока собрался в дорогу… — проговорил он с набитым ртом. — Даже крошки во рту не было! А потом подумал — наверняка эти недотепы и вас покормить забыли!

Графиня Лигейя ответила ему восхищенной улыбкой.

— О, юноша, теперь ты — дважды наш спаситель!

Впрочем, сама она почти не притронулась ни к вину, ни к еде, только с удовольствием наблюдая, как утоляют голод молодые люди.

Насытившись, Палома подняла взгляд на киммерийца:

— Так, значит, уезжаешь?

— Да. Конь уже под седлом.

— И… прощаться ни с кем не будешь?

— Почему? Вот с вами же я прощаюсь… Ладно, тема закрыта, поняла наемница. Боги,

ну почему мужчины — такие странные, упрямые существа?!

Пока она размышляла об этом, Конан повернулся к Лигейе.

— Вы сказали, графиня, что о чем-то хотите меня попросить?

— О, да! — Пожилая женщина оживилась. — У меня давно уже зрел один план — но не было человека, способного помочь осуществить его. А тебя, юноша, мне словно послали сами боги! Я хотела бы нанять тебя для небольшого поручения. Нужно поехать в Аквилонию — и привезти сюда, в Коршен, одного мальчика. Моего младшего сына. Семь лет назад его отправили пажом к барону Алиусу Тимарольскому, но теперь я хочу, чтобы он вернулся домой.

Распространенный обычай в семействах нобилей — младшие отпрыски воспитывались не дома, а в домах друзей или дальних родичей, зачастую очень далеко от родных мест, набирались там ума-разума, зачастую даже находили невест… Так знать укрепляла связи между богатыми родами.

Но зачем это нужно делать так скрытно? Почему бы не послать отряд гвардейцев, как подобает по традиции? С какой стати Лигейе тайно отправлять за сыном одного-единственного наемника, которого она, к тому же, едва знает? Опять интриги… Или женщина просто чего-то боится?!

Киммериец пристально посмотрел на нее, не торопясь с ответом.

— Дело в том, что я никому не могу доверять, — печально продолжила графиня. — Все словно помешались из-за этого наследства. Дети графа грызутся между собою, как свора псов. Кто-то покушался на жизнь Грациана. Как можно быть уверенным, что охрана, которую я пошлю за Эстеваном, не будет подкуплена?

— Так не проще ли оставить парня в Аквилонии, если там безопаснее?

Графиня с грустной улыбкой покачала головой.

— Он должен вернуться. Пришло время. И я прошу тебя, Конан, отправиться за ним. Ты сделаешь это?

Киммериец кивнул.

— Но есть одна проблема, — продолжила женщина. — Я не знаю, смогу ли я заплатить тебе. Если только ты согласишься принять пару изумрудов из того ожерелья?..

— Ваше ожерелье? — Палома пришла в ужас. Но это же настоящее сокровище! — Она лишь мельком разглядела его, когда Лигейя забрала свою собственность из мертвых рук Тусцеллы, но с уверенностью могла бы сказать, что равного по красоте украшения ей не доводилось видеть.

— О, что такое эти глупые стекляшки — по сравнению с жизнью моего сына! — Пожав плечами, Лигейя потянулась за ожерельем. Но неожиданно Конан остановил ее и расхохотался, вскинув руки.

— Кром, что за нелепость! Неужели я возьму деньги у женщины, которая просит о помощи?!

— Но…

Киммериец продолжал смеяться. Под изумленными взглядами двух женщин он снял прицепленный к поясу кошель и, развязав тесемки, вытряхнул содержимое из кожаного мешочка на низенький столик…

Камни со звоном раскатились по мраморной столешнице, играя в солнечных лучах всеми цветами радуги. Рубины, гранаты, сапфиры и изумруды, жемчуга и опалы, агаты и аквамарины… Их было не меньше сотни, крупные, как на подбор, и превосходной огранки. Вся комната вмиг наполнилась их переливчатым сиянием.

Женщины смотрели, как завороженные.

Наконец Палома прошептала:

— Откуда это у тебя?

— Не только у меня! — Северянин веселился от души. Ребром загрубевшей ладони он разделил горку камней на три части и сгреб одну обратно в кошель. Вторую придвинул наемнице, третью — Лигейе. — Забирайте. У вас на эти камешки прав не меньше, чем у меня!

Ни Палома, ни графиня даже не шелохнулись, не сводя потрясенных взоров с Конана. Отсмеявшись,