(Из беседы один на один с канцлером Колем во время визита в Германию 11 января 1995 г.)
'По-моему, здесь неплохо, а?'
(Из беседы с президентом Казахстана Н. Назарбаевым во время его посещения Президента РФ в Центральной клинической больнице 18 ноября 1995 г.)
'А почему бы и нет?'
(Из беседы с главным редактором японской газеты 'Асахи' 15 марта 1993 г.)
'Спасибо. Я мучное по утрам не ем!'
(Из ответной речи во время завтрака, данного мэром Нью-Йорка в честь Президента РФ 28 октября 1994 г.)
'Спасибо. Вас также'.
(Из телефонного разговора с С. Хусейном 23 февраля 1992 г.)
'Об этом я уже неоднократно упоминал в средствах массовой информации'.
(Из беседы с избирателями г. Волгограда 9 мая 1996 г.)
'Еще раз повторяю: вы не туда попали!'
(Из телефонной беседы с премьер-министром Израиля Ш. Пересом 17 апреля 1996 г.)
'Я много слышал о вашей стране'.
(Из речи на приеме в честь нового посла КНР в России 3 июля 1994 г.)
'Не скажите! Ваша супруга еще тоже о-го-го!'
(Из диалога с президентом Франции Ж. Шираком на встрече в Брюсселе 2 июня 1995 г.)
'Не путайте меня! Пушкин был и остается русским поэтом!'
(Из телефонной беседы с Я. Арафатом 14 февраля 1992 г.)
'Желаю всем крепкого здоровья и долгих лет жизни!'
(Из доклада на пленуме Свердловского обкома КПСС 27 сентября 1979 г.)
Рано утром после хорошего настроения…
Я спал на животе. Сначала стало тепло ногам. Потом прогрело поясницу. Потом — между лопаток и шею. А когда солнечный луч пополз по затылку, я проснулся.
Надо мной было летнее утреннее небо, левее и ниже — немного размазанное летнее утреннее солнце и еще четыре белых летних утренних облака.
Подо мной была зеленая летняя утренняя трава.
Я поднялся и пошел с балкона в комнату.
А еще через пятнадцать минут я сделал себе завтрак. Такой же, как это утро. Два яйца, сваренных вкрутую, каждое из которых разрезано пополам вдоль. Четыре желточных солнца, четыре белочных облака на голубой пластмассовой тарелке, зеленый лук вместо травы и черный хлеб вместо зелени.
Двадцать семь минут понадобилось мне, чтобы добраться до места работы. И за эти двадцать семь минут ничего со мной особенного не произошло, так что нет нужды подробно описывать эти двадцать семь минут.
В этот день я не опоздал. Еще бы!.. Сегодня меня вызвал новый директор… Говорят, откуда-то перебросили…
Военизированный охранник, мимо которого я ежедневно проходил пять лет подряд, сегодня остановил меня и потребовал пропуск. Он долго и методично переводил глаза с меня на фотографию, с фотографии на меня, с меня на фотографию, с фотографии на меня, потом вслух по складам прочитал мою фамилию, протянул пропуск и сказал значительно:
— Можете следовать, товарищ!..
Я 'проследовал' по вестибюлю, по коридору, по двум лестницам и остановился в приемной директора.
Пока секретарша докладывала о моем приходе, я засмотрелся в окно. За окном все еще было утро. И мне вдруг до головокружения захотелось выпрыгнуть из окна, распластаться навзничь на девственной траве, положить ладони под затылок и согнуть ноги в коленях.
И еще захотелось ощутить на лбу длинные тонкие женские пальцы.
Впрочем, это желание я испытывал довольно часто, потому что пальцы, которые время от времени касались моего лба, были чуточку короче и чуточку толще тех, о которых я мечтал. И когда секретарша произнесла мою фамилию, я нехотя снял со лба длинные тонкие женские пальцы, поднялся с травы, потянулся и вошел в кабинет директора.
В кабинете все было так и все — не так.
Стол директора раньше был справа, теперь — слева. Сейф был раньше слева, теперь — справа. Стулья теперь стояли слева, а раньше были справа. Диван был слева, теперь стоял справа… Мне даже показалось, что и сам я вдруг стал левшой. Левой рукой на всякий случай я поискал свое сердце. Оно оставалось слева…
Директор был настроен по-деловому.
— Вы, кажись, кандидат физико-математических наук? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Стало быть, алгебра, 'а' в квадрате, 'б' в квадрате… Небось тоже разбираемся… Так вот… будем работать по-новому! Хватит чикаться по старинке… Верно я говорю?
— В общем-то верно, — согласился я, еще не понимая, в чем дело.
— То-то…
Он улыбнулся, довольный тем, что нашел во мне единомышленника.
В новом для себя кабинете новый директор держался так свободно, будто он в этом кабинете родился и вырос.
— Значит, так, — приступил он, обсасывая каждое слово, — сперва начнем ломать устаревшую таблицу умножения…
Я засмеялся и внутренне порадовался тому, что новый директор обладает чувством юмора. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он дал мне высмеяться и продолжал:
— Я внимательно ознакомился с таблицей умножения и понял, что прежние цифры устарели и тормозят наше поступательное движение вперед…
Он испытующе посмотрел на меня, словно желал узнать, как я отношусь к 'нашему поступательному движению вперед'. Нет, он положительно начинал мне нравиться. Не так уж часто можно встретить директора с юмором.
— По этому поводу у меня уже есть предложение, — сказал я сквозь смех. — Дважды два будет девять, трижды три — четыре, пятью пять — восемьдесят один…
— Вряд ли это будет достаточно, — сказал он, высморкавшись. — Я тут кое-что уже прикинул… Но вам, конечно, придется доработать…
Директор достал из ящика своего стола листок, исписанный какими-то цифрами, и протянул его мне. Я взглянул на листок и понял, что директорский юмор перешел все границы.
На листке была написана новая таблица умножения: 'дважды два — шестьсот семьдесят', 'трижды три — тысяча восемьсот двенадцать', 'шестью семь — две тысячи девятьсот сорок девять'… В последнем столбике фигурировали сплошные двенадцатизначные цифры…
Я растерянно посмотрел на директора. Он не сводил с меня торжествующих глаз.
— Сначала, конечно, будет путаница, но зато потом… — произнес он, потирая руки. — Как вам понравилось 'трижды три — тысяча восемьсот двенадцать'? А?..
— Не многовато ли? — спросил я, вяло улыбнувшись.
— Может быть… Зато смело!.. Впрочем, вы как ученый кое-что поправьте… Через недельку принесите мне на подпись… И помните, что это все совершенно секретно!..
