Плантагенетом на смерть в Палестину или продавать свой меч другому сумасшедшему из Парижа. До каких пор, Фортебрас, ты будешь служить сезонным наймитом у Меркадье и ему подобных?
— А до каких пор ты, Жербре, будешь надо мной издеваться? Я не продаю свой меч и никогда не стану управляющим — ни у Иво, ни у кого-то еще. Теперь у меня есть эта земля. Больше мне ничего не надо.
— Ты что же, останешься здесь и будешь морозить себе яйца каждый раз, объезжая границы своих владений, на которых нет ничего, кроме вонючих овец? Да у самого последнего вассала Иво будет больше богатства, чем ты получишь с этой продуваемой ветром земли.
— Она моя, и я буду ее беречь.
— Тебя обделили, Фортебрас. Дешево же мать нашего короля ценит его жизнь, если награждает тебя за подвиги в Акре такими убогими поместьями! Неужели у нее не нашлось для тебя ничего получше?
Раймон стиснул в руках поводья.
— Это мое имущество, и я буду последним глупцом, если брошу его без присмотра и буду ползать в ногах у Элеаноры Аквитанской, вымаливая у нее другие поместья. Пусть эти земли и небогаты, зато на них никто не позарится, и у меня будет несколько лет спокойной жизни.
— Что-что, а спокойная жизнь тебе обеспечена, Фортебрас. В такую глухомань не заберется ни один вор.
— И к моим воротам не подойдет ни один разбойник. Священник сказал, что в Кернстоу каменная крепость, хорошо отремонтированная.
— Тот же священник сказал, что поместье помельче, которое принадлежит твоей леди, настолько бедное, что ее люди каждую весну живут на грани голода.
Раймон фыркнул:
— И ты ему поверил? Когда поп начинает плакаться и жаловаться на бедность, это значит, что он хочет выклянчить для своей церкви новую потирную чашу. Они все таковы. Думают, что мы вернулись из Палестины с седельными сумками, битком набитыми золотом.
Жербре покачал головой:
— На его месте только полный дурак мог вообразить, что богатый человек поедет в эти забытые Богом края заявлять права на поместья. Нет, Фортебрас. Я думаю, священник сказал правду.
— Если вы не запретите этому мальчишке бегать на кухню, когда ему заблагорассудится, миледи, то к будущей зиме он изотрет все ботинки и ему нечего будет надеть на свои тощие ноги.
— Не зови его, пусть бежит. Он маленький, потому и прожорливый.
Алиса Мирбо смотрела, как самый младший ее работник выскочил из загона и вприпрыжку помчался к кухне. Уот был хороший паренек, но тщедушный. От него было мало толку при стрижке овец, которые еще бродили за кривым морстонским частоколом.
— К тому же нам нечем будет кормить этого ребенка, если мы не приготовим шерсть на продажу, когда прибудет фургон из Кернстоу.
Алиса вздохнула и, отвернувшись, подняла лежавшее у ее ног овечье руно.
— Мы почти закончили, Хэвис. Отпусти его. Хэвис пожала плечами:
— Мальчишка больно хил для работы.
— Он еще вырастет.
— Да, что верно, то верно.
Алиса отвернулась от прямого взгляда Хэвис. Шесть лет назад, когда Уот был пухлым неряшливым карапузом на руках у своей молодой мамочки, поместье отправляло по многу мешков шерсти и зерна на рынок в Данхевет. Голодные времена настали, когда Уильям Морстонский продал половину собранного зерна и пару волов, чтобы заплатить старому королю Генриху «крестовый» налог[3]. А когда молодой король Ричард собирал армию, Харольд де Рансон, владелец Кернстоу, отправил всех молодых морстонских мужчин в учебный лагерь для солдат-пехотинцев. Их провожали шестьдесят крестьян, а дожидаться их возвращения остались всего сорок женщин, детей и седых стариков.
Алиса взяла охапку овечьего настрига и пошла к сараю для шерсти. Когда здесь были мужчины, дочь управляющего не работала вместе с пастухами. Она не ходила вся пыльная, пропахшая жирным руном, с исколотыми соломой руками. Но теперь Морстон крайне нуждался в рабочей силе, а Алиса была не слабее остальных оставшихся в деревне.
— Это последний, миледи? — Хэвис прошла по толстому слою руна и ткнула мешок с шерстью, висевший между потолочными балками.
— Должно быть еще три.
— Мешок полупустой. Когда мы заложим в него это руно, там еще останется место. Может быть, эти маленькие лоботрясы потеряли сегодня утром несколько овец?
— Эгберт пошел их искать.
— Ничего он не найдет, миледи. Их давно сожрали волки. У нас еще никогда не было таких больших потерь. Эти парни слишком малы и глупы…
— Они старались как могли, Хэвис. Не ругай их, пожалуйста.
Обе женщины принялись сгребать свежий настриг в кучи у бревенчатых стен. Сохранившееся в руне животное тепло клубилось легким туманом в холодном и темном сарае. Поднимаясь с пола, испарения двигались на сквозняке и скапливались под тощим холщовым мешком. Ветер, ворвавшийся в сарай через щели в неотесанных стенах, разметал теплое облачко в белую ленивую спираль.
Алиса зашагала к двери, до боли сжав кулаки.
Хэвис взглянула на клубы тумана и затолкала в угол остатки руна.
— Хорошо бы король Ричард распустил войска. Отец Грегори сказал Эгберту, что две недели назад в Шильштон вернулись первые мужчины. Вы слышали? — Она подняла голову, озадаченная молчанием госпожи. — Он что, не говорил вам об этом, миледи?
— Говорил. — Алиса прошла мимо Хэвис и, выйдя на тусклый солнечный свет, вытерла со лба внезапный холодный пот.
Хэвис заперла дверь на щеколду.
— Я молю Бога, чтобы наши мужчины вернулись домой к началу жатвы.
Алиса подставила лицо холодному морскому ветру и протяжно вздохнула. Она тоже молилась за морстонских мужчин, но слабо надеялась на их возвращение. Де Рансон отправил на войну всех юношей и большую часть взрослых мужчин. Никто из них не умел обращаться с оружием, но все с охотой отправились учиться, поддавшись на обещанное епископом небесное спасение и сказки лорда Харольда о золотых слитках, которыми вымощены улицы Иерусалима. Они уехали, а лорд Харольд де Рансон остался в Кернстоу вместе со своей маленькой армией бывалых вояк, которая охраняла крепость и дорожные заставы.
— Они должны были вернуться задолго до начала жатвы, — сказала Алиса.
И вернулись бы, будь они живы. Трое мужчин, возвратившихся в эту первую зиму из мессинского учебного лагеря в Шильштон, не привезли от них никаких вестей.
Алиса ездила вместе с отчимом в Шильштон, чтобы расспросить этих счастливчиков про морстонских мужчин, и увидела три живых скелета, сгорбившихся перед кухонным очагом, — потемневших от солнца, изнуренных болезнью, с кожей нездорового желтого цвета. О морстонских мужчинах они ничего не знали. Военный лагерь был большим и многолюдным, и шильштонцы заболели в первый же день своего приезда в Мессину.
С тех пор прошел год, а вестей все не было. Армия крестоносцев казалась такой же далекой, как тонкий месяц, сиявший над свежевспаханными полями Морстона.
Хэвис откашлялась.
— Миледи, вы поедете в Шильштон за новостями? Алиса покачала головой:
— Мы и так все скоро узнаем.
После того как ее мать и Уильям умерли от лихорадки, Алиса боялась ездить за новостями даже в Кернстоу. Чем раньше она привлечет к себе внимание, тем скорее королевский двор вспомнит про Морстон и пришлет сюда нового помещика. Алиса, всего лишь падчерица Уильяма Морстонского, не имеет никаких прав на эти земли. Ее отправят в женский монастырь, если, конечно, настоятельница захочет приютить у себя образованную, но нищую девушку из знатного рода.
Что ж, она охотно уйдет в монастырь и обретет там долгожданный покой, но сначала ей надо сделать одно, последнее дело. Освободиться от давнего обещания.
С моря налетел новый порыв ветра. На другой стороне узкого двора распахнулась дверь амбара и хлопнула о бревенчатый сруб. Хэвис обернулась к зернохранилищу.
— Вот глупые мальчишки! Оставили последнюю шерсть в амбаре для зерна! Я сейчас вынесу ее, миледи, а вы примете…
— Нет.
— Вы не хотите…
— Я сказала — нет. Оставь руно там, где лежит. Хэвис округлила глаза, услышав резкий тон госпожи.
— Я позову этих лоботрясов, пусть сами перетаскивают.
— Завтра. Закрой дверь.
Слегка пожав плечами, Хэвис опять повернулась к амбару.
— Вообще-то это мужская работа. Скорей бы приехали наши мужчины! — Она затворила неотесанную дверь и посмотрела через плечо. — Может быть, король Ричард найдет вам мужа, когда вернется, леди Алиса.
— Может быть.
Если он это сделает, ее супружеская жизнь не продлится дольше первой брачной ночи. Нет, монастырь — вот участь Алисы, и она отправится туда, когда Морстон достанется новому владельцу.
— Эмма говорит, что старая королева может послать за вами и забрать вас к себе во Францию. Она найдет вам мужа, памятуя о верной службе вашей матушки.
— Она не вспомнит обо мне.
— Не вспомнит? — Женщина шагнула ближе и, вскинув голову, удивленно взглянула на Алису. — Вы сердитесь, миледи?
Алиса выдавила улыбку.
— Нет, Хэвис, — поспешно сказала она, жалея, что проговорилась. Впредь надо следить за собой: такие мелкие оплошности могут дорого ей стоить. Она не должна показывать свой страх и гнев. Удивление Хэвис уже переросло в любопытство. — Нет, — повторила Алиса. — С чего мне сердиться на королеву Элеанору? Просто она постарела и, наверное, забыла о моем существовании.
Грубое лицо Хэвис расслабилось. Теперь на нем появилось участие.
— Нет-нет, королева Элеанора никогда не забудет вашу матушку. А помня о
