помчался конь с двумя седоками, словно не по земле потопал, а поплыл по воздуху. И привез он нашу добрую старушку непонятно куда, правда, она почувствовала облегчение, когда оказалась у двери опрятного домика, увидела пару опрятных ребятишек и заметила свою подопечную, вполне приличную на вид женщину. И все необходимое для родов было приготовлено.

Вскоре крупный здоровый младенец появился на свет и заявил о себе затрещиной в ухо повивальной бабке. Добрая женщина с лаской и лестью, свойственными повивальным бабкам всех времен, назвала младенца «милым малышом, очень похожим на папочку». Мать на это ничего не сказала, но дала старушке какую-то мазь и наказала «постучать этой мазью по глазкам младенца». А должен я вам объяснить, что это слово «постучать» на нашем девонширском диалекте вовсе не означает «нанести удар», скорее наоборот: «погладить или нежно коснуться». Повивальная бабка выполнила поручение, хотя и сочла его странным, а поскольку все повивальные бабки любопытны, удивилась про себя, зачем это нужно. И подумала она, что это, несомненно, дело полезное и можно попробовать положить мазь на свои глаза. Что она и сделала, но сначала решила попробовать на одном глазу. И – о, чудо! Как же все изменилось! Уютный опрятный домик и все его обитатели неожиданно и очень сильно изменились; некоторые к лучшему, некоторые к худшему. Роженица превратилась в прекрасную даму, одетую во все белое; пеленки младенца – в серебристую кисею. Сам младенец стал гораздо красивее, чем раньше, но что-то было в нем таинственное, как в его грозном отце. А двое-трое детишек так изменились, как у Овидия в «Метаморфозах», когда превратились в обезьян. Ибо по обе стороны изголовья кровати сидело по парочке маленьких плосконосых бесенят, которые с гримасами, ужимками да смешками непрерывно чесали голову или дергали красивую даму за уши длинными волосатами лапами. Увидев все это колдовство, старушка испугалась и убежала прочь, никому не сказав, что положила волшебную мазь и на свой глаз и увидела то, что не должна была видеть. Мрачный старик вновь посадил ее на угольно-черного коня и подхлестнул его. Не успела старушка оглянуться, как оказалась дома; вернулась она гораздо быстрее, чем добиралась до роженицы. Когда в следующий рыночный день старушка отправилась продавать яйца, как вы думаете, кого она увидела? Того же безобразного старика! И что же он делал? Таскал всякую всячину от одного прилавка к другому. «Ага! – подумала старушка. – Вот я тебя и поймала, старый вор! Ну-ка, натравлю я на тебя господина мэра и двух его констеблей». Подошла она к старому вору с таким высокомерным видом, какой напускают на себя люди, узнавшие секреты, которые никто не должен знать, когда обращаются к любому мошеннику, и как бы между прочим осведомилась о здоровье его жены и ребенка, высказав надежду, что с ними все в порядке.

– Что?! – воскликнул старый вор-пикси (пикси в мифологии Британских островов то же, что и фейри. – Пер.). – Хочешь сказать, что видишь меня сейчас?

– Так же несомненно, как вижу солнце на небе, причем занят ты нечистым делом.

– Неужто? И каким же глазом ты видишь все это?

– Правым, не сойти мне с этого места.

– Мазь! Мазь! – вскричал старик. – И за то, что вмешиваешься не в свои дела, ты больше ничего не увидишь.

С этими словами ударил он ее по глазу. Женщина тут же ослепла на правый глаз и с той минуты до самого своего смертного часа ничего им не видела, чем и расплатилась за свое праздное любопытство в доме пикси.

Старый Хони жил с женой и домочадцами в крошечной хижине из двух комнаток на склоне горы Трерин в Зенноре. И было у пожилой пары полдюжины детишек, и все они жили вместе с родителями. Того, что росло на их жалких акрах земли, едва бы хватило, чтобы прокормить и козу, а кучи раковин вокруг хижины наводили на мысль о том, что в основном ее обитатели питались улитками. Однако случались на их столе и рыба, и картошка, а иногда по воскресеньям и свинина, и жидкий мясной суп. На Рождество лакомились они белым хлебом. Не было в их приходе семейства более здорового и красивого, чем семья старого Хони. Правда, нас интересует лишь один, вернее, одна из его детей: его дочь Черри. Черри бегала не хуже зайца и была очень веселой и озорной.

Когда сын мельника приезжал в город, он привязывал свою лошадь к шаткой изгороди и зазывал всех желающих прислать зерно на мельницу. Черри вскакивала на лошадь и галопом мчалась к горе. Пока сын мельника пускался в погоню, Черри успевала доскакать до каменистого побережья, и тогда уж даже самая быстрая собака не смогла бы догнать ее, не то что какой-то сын мельника.

Вскоре после того, как Черри подросла и превратилась в юную девушку, ею овладело недовольство, потому что ей хотелось выглядеть не хуже других, а мать год за годом обещала ей новое платье, но обещания так и оставались обещаниями. Время шло, а у Черри так и не было приличного наряда. Не в чем ей было пойти ни на ярмарку, ни в церковь, ни на свидание.

Черри исполнилось шестнадцать лет. Одной из ее подружек подарили новое платье, украшенное ленточками, и она похвасталась, как побывала на проповеди в Нанкледри и сколько поклонников проводили ее домой. Это переполнило чашу терпения легкомысленной Черри, и она объявила матери, что отправится в долину и поступит к кому-нибудь в услужение, чтобы приодеться не хуже других девушек.

Мать посоветовала Черри отправиться в Тауэднек, где она могла бы навещать ее иногда по воскресеньям.

– Нет, нет! – воскликнула Черри. – Никогда я не стану жить в приходе, где корова от голода съела веревку от колокольчика, а люди каждый день едят рыбу с картошкой и по воскресеньям – пироги с рыбой.

В одно прекрасное утро Черри уложила в узелок свои пожитки и собралась в дорогу. Она пообещала отцу, что подыщет работу поближе к дому и вернется, как только представится возможность. Старик проворчал, что дочку заколдовали, повелел опасаться моряков и пиратов и на том отпустил восвояси. Черри выбрала дорогу, ведущую к Лудгвану и Гулвалу. Когда печные трубы Трерина скрылись из вида, она приуныла и уж захотела вернуться домой, но все же пошла дальше. В конце концов вышла она на «перекресток четырех дорог» в Леди-Даунз, присела на камень и заплакала, подумав, что, может, никогда больше не увидит родного дома.

Выплакавшись, Черри решила вернуться домой и мужественно переносить все невзгоды. Она осушила глаза, подняла голову и с изумлением увидела направлявшегося к ней джентльмена. Невозможно было понять, откуда он появился, ибо всего несколько минут назад никого поблизости не было.

Джентльмен поздоровался с Черри и спросил, как пройти к Тауэднеку и куда она сама направляется.

Черри рассказала джентльмену, что только этим утром покинула дом, чтобы найти работу служанки, но ей стало грустно и она хочет вернуться в горы Зеннора.

– И подумать не мог, что мне так повезет, – обрадовался джентльмен. – Сегодня утром я отправился на поиски милой чистоплотной девушки-служанки, и вот такая встреча.

Он поведал Черри, что недавно стал вдовцом, и на руках у него остался любимый маленький сын, которого он отдал бы на попечение Черри. И добавил, что Черри – как раз такая девушка, какая ему нужна: красивая и опрятная. Джентльмен заметил, что платье Черри – сплошные заплатки, но она все равно мила, как роза, и так чиста, что чище и быть не может. Бедняжка Черри сказала «Да, сэр», хотя и четверти не поняла из того, что говорил джентльмен. Мама наказывала ей говорить «Да, сэр» всякий раз, как она не могла понять слов священника или любого джентльмена, а сейчас был как раз такой случай. Джентльмен сказал также, что живет в долине неподалеку и что Черри придется лишь доить корову и присматривать за ребенком, и девушка согласилась.

Дальше они отправились вместе. Джентльмен говорил так ласково, что Черри и не заметила, как пролетело время, и совсем забыла, сколько они прошли.

В конце концов дорога нырнула в лес, такой густой, что солнечный свет едва пробивался сквозь кроны деревьев. И вокруг были только деревья и цветы. Воздух был напоен ароматом вереска (шиповника) и жимолости, а ветви яблонь прогибались под спелыми красными яблоками.

На пути им встретился ручей, прозрачный, как хрусталь. Надвигались сумерки, и Черри замешкалась, не зная, как перебраться на другой берег, но джентльмен обхватил ее за талию и перенес, так что она даже ног не замочила.

Тропинка, как будто бежавшая вниз по склону, становилась все уже, а вокруг стало совсем темно. Черри крепко держалась за руку джентльмена и думала, что он очень добрый и что с ним она могла бы пойти хоть