Мы вышли на Врангельштрассе и очутились возле мрачного здания политической тюрьмы. Здесь, за этими мертвыми стенами, томились лучшие люди Германии. Лица моих друзей были очень серьезны и чуть-чуть бледны, когда мы проходили мимо похожей на дот проходной будки тюрьмы. Очевидно, в этот момент мысли наши были одинаковы: “Рот-фронт, друзья. Мы сражаемся и за вас, и за вашу свободу. Рот-фронт!”
3
Ровно в двенадцать мы подошли к главному входу Центрального вокзала. Здесь было особенно многолюдно. Привокзальную площадь заполняли толпы беженцев и солдат. Лица солдат были угрюмы. От того наглого вида и нахального задора, которые мы часто наблюдали на лицах пленных в сорок первом году, не осталось и следа.
С каждой стены смотрели на нас огромные плакаты с крикливыми заявлениями, сделанными начальником штаба крепости полковником генерального штаба Гусскендом: “22 января 1758 года не повторится никогда”1.
Не успели мы остановиться, как к нам подскочил щуплый субъект и шипящим шепотом осведомился, не желают ли господа офицеры купить американские доллары? Виктор, почти вдвое выше его ростом, резко крикнул:
— Найн!
Спекулянт мгновенно исчез, как будто его сдуло ветром.
К нам подходили какие-то подозрительные личности, одни предлагали купить иностранную валюту, другие — всевозможные документы, третьи спрашивали, не желаем ли мы продать драгоценности или картины. Мы поняли, что попали на своеобразную черную биржу.
— Офицеры, ко мне! — раздался внезапно властный окрик. Мы обернулись и увидели возле бровки тротуара две машины. Из одной высунулся человек в генеральской форме, с сухим холодным лицом. Мы подскочили и вытянулись перед генералом, отчаянно щелкнув каблуками. С тревогой я заметил на петлицах генерала знаки различия танкистов.
— Откуда? — отрывисто бросил генерал.
— Командир танковой роты дивизии “Великая Германия” обер-лейтенант Отто фон Монцер, — отрапортовал я, не отводя взгляда от холодных глаз генерала.
На лице генерала мелькнуло любопытство.
— Это какие же Монцеры? Баварские?
— Так точно, господин генерал.
— Эрих фон Монцер…
— Мой двоюродный дядя, господин генерал.
— Отлично. Будете писать, передайте привет от Конрада фон Граббе, генерала инженерных войск. Я, господа, не только танкист, но и сапер! — подняв тонкий указательный палец, воскликнул генерал. И тут же спросил:
— Как сражаются наши доблестные танкисты?
Я чуть замялся, так как по нашим сведениям “Великой Германии” здорово досталось в последние дни.
— Танкисты “Великой Германии” готовы умереть за фюрера! — отрапортовал Виктор, делая шаг вперед.
Генерал-сапер-танкист с одобрением посмотрел на этого гиганта, милостиво кивнул головой и отвернулся. Машина взвыла и сорвалась с места, за ней последовала вторая.
Поеживаясь от нервного озноба, я вдруг услышал насмешливый голос Володи:
— Приветик дяде не забудь передать.
Он был спокоен и холоден, как всегда, и я в душе позавидовал его выдержке.
Но тут нас снова окликнули. На этот раз голос принадлежал женщине. Мы обернулись. На месте, где стояли машины генерала и его свиты, остановился небольшой элегантный “мерседес”. За рулем сидела девушка.
Нам прежде всего бросились в глаза ее белокурые волосы, длинными пышными локонами спадавшие на плечи. Девушка была в сером спортивном костюме, на руках ее, лежавших на руле автомашины, были изящные замшевые перчатки, сшитые на манер шоферских — с высокими раструбами, аккуратно завернутыми вверху. Правильные черты ее овального лица с чуть заметным загаром и голубые глаза показались мне удивительно знакомыми. У меня мелькнула мысль, что я где-то встречал ее.
Девушка улыбнулась и тоном избалованного ребенка еще раз окликнула нас:
— Господа, подойдите сюда!
Мы недоуменно переглянулись и медленно подошли к машине.
— Вы танкисты “Великой Германии”? — спросила девушка.
— Да, фрейлейн, — сухо подтвердил я, отвешивая короткий поклон.
— Ах, как я рада! — затараторила она. — Я встречаю офицеров “Великой Германии”, как родных. Я — Эдит Хеймнитц, дочь покойного генерала Ульриха Хеймнитца, бывшего командира вашей дивизии.
Мы поспешили изобразить на своих лицах радостное изумление: “Мы очень рады!..”, “Вот счастливая встреча!” Но каждый из нас при этом подумал, какими осложнениями может грозить эта “радостная” встреча. На минуту наступило неловкое молчание.
— Ну, как наша славная дивизия, господа? Как наши герои-танкисты? — интересовалась непрошеная собеседница.
— Танкисты сражаются, как львы, как славные легионеры Цезаря и Антония! — вступил в беседу Леонтьев.
Я мельком огляделся, боясь пропустить человека, которого мы ждали. Девушка оказалась наблюдательной.
— Мне кажется, вы спешите. Я тоже! — воскликнула она. — Кстати, сколько времени на ваших часах?
Посмотрев на часы, я ответил, думая при этом, что уже полтора часа, как мы ждем напрасно.
— Ну, хорошо, господа, — проговорила дочь генерала. — Мне пора ехать. Я так была рада этой встрече. Так приятно увидеть значок родной дивизии…
“Вот она — немецкая сентиментальность”, — подумал я.
— Да, кстати, обер-лейтенант, — снова обратилась ко мне девушка. — Взгляните, не понадобится ли вам вот такая вещица?
Стянув с руки перчатку, она показала мне кольцо. Взглянув на него, я замер, пораженный. Это был платиновый перстень с пластинкой в виде старинного щита. На зачерненном фоне щита было выгравировано изображение северного оленя. Закинув на спину могучие рога, животное гордо стояло на высокой скале.
Я медленно стянул перчатку и поднял правую руку на уровень окна машины. Мои товарищи стояли рядом, удивленные не меньше меня. А девушка за какое-то мгновение совершенно преобразилась и пристально, уже без улыбки оглядев меня, негромко сказала:
— Пожалуй, о деталях продажи мы договоримся дома. Садитесь, господа.
И тут я вспомнил, где видел это лицо. Ее поразительная способность к перевоплощению, в чем пришлось убедиться уже позднее, ввела меня в заблуждение, возбудив в то же время смутное беспокойство в первый момент встречи. Но теперь, когда с нее упала маска легкомысленной немочки, я сразу узнал то самое врезавшееся мне в память лицо, которое я видел на фотографиях в доме Петровского.
— Вы очень взволнованны, обер-лейтенант. Надо быть сдержаннее, — снова переходя
