Он небрежно поставил вазу на стол и устремил взгляд в сумрак картинной галереи, которая, видимо, почему-то его раздражала.

Заключение Коули было ударом для Сары. Девочка, и без того расстроенная, теперь совсем сникла. Закусив нижнюю губку, она поглубже втиснулась в стул, почувствовав нелепость своего пребывания здесь и острое желание раскапризничаться. Отец, бросив на нее предупреждающий взгляд, еще раз рассыпался в извинениях.

— Букстехуде, — пролепетал он поспешно. — Старый добрый Букстехуде. Посмотрим, что можно сделать. Скажите…

— Юная леди, — перебил его чей-то охрипший от волнения голос. — Вы волшебница, чародейка, обладающая редкой чудодейственной силой…

Все с удивлением уставились на профессора, этого старого позера и шута. Он сжимал в руках вазу, глядя на нее с маниакальным блеском в глазах. Затем он медленно оторвал от нее взор и перевел его на девочку, словно впервые увидел перед собой кого-то, достойного внимания.

— Я преклоняюсь перед вами, — почти благоговейным шепотом произнес он. — Хотя я недостоин говорить в присутствии столь великой магической силы, но позвольте мне все же поздравить вас с высочайшим искусством волшебства, которое я удостоился лицезреть…

Сара смотрела на него округлившимися глазами.

— Могу ли я познакомить присутствующих с вашим чудодейственным искусством? — почтительно осведомился он у девочки.

Сара нерешительно кивнула, а профессор, взяв со стола столь драгоценную для нее и уже обесславленную находку, с силой ударил ею по крышке стола. Ваза раскололась на две равные половинки. Засохшая земля осыпалась на стол мелкой шелухой. Одна из половинок упала, а вторая осталась стоять на столе.

Девочка, вытаращив глаза, как зачарованная смотрела на потемневшую, в пятнах времени солонку внутри разбитой вазы.

— Старый шут, — сердито пробормотал Коули.

Когда вызванный столь дешевым трюком гул осуждения и негодования наконец утих, не произведя, кстати, никакого впечатления на Сару, искренне потрясенную всем происходящим как чудом, профессор небрежно, как бы между прочим спросил у Ричарда:

— Кем был ваш друг, тот, с кем вы учились в колледже? Вы видитесь с ним? Человек со странным восточноевропейским именем? Свлад… как его там? Свлад Чьелли. Вы помните его?

Ричард тупо уставился на профессора — настолько неожиданным был для него вопрос.

— Свлад? — растерянно переспросил он. — А, вы, должно быть, имеете в виду Дирка? Дирка Чьелли. Нет, с тех пор я не поддерживаю с ним отношений. Случайно встретились как-то пару раз на улице, вот и все. Мне кажется, он любит менять имена и фамилии. Почему вы спрашиваете о нем?

На высоком выступе скалы Электрический Монах по-прежнему сидел на лошади, которая покорно смирилась с тем, что о ней совсем забыли. Все так же, не моргая, он глядел из-под надвинутого на лоб капюшона на долину, представлявшую на сей раз проблему совершенно нового и зловещего характера, грозящую потрясти основы его веры. Обычно он справлялся с такими состояниями, но его всегда пугало это неприятное грызущее внутреннее чувство, имя которому Сомнение.

День был жаркий, солнце, стоявшее высоко в мареве пустого неба, безжалостно жгло серые камни и редкую сухую траву. Все замерло, неподвижен был и Монах, но странные мысли рождались в его сознании.

Такое с ним бывало, когда время от времени информация, пройдя через запоминающее устройство, вдруг попадала не по адресу.

Монах слушал, как судорожно, толчками рождается в нем новая вера, похожая на ослепительную белую вспышку, затмевающую все, в том числе и такую явную нелепость, что долина перед ним — розовая. Ему вдруг стало казаться, что где-то там, в долине, в миле от него, вот-вот должна открыться заветная дверь в странный и далекий мир и он сможет войти в нее. Престранная идея, ничего не скажешь.

Удивительно, однако, было то, что Монах оказался прав.

Чуткое животное под ним насторожилось. Лошадь напрягла слух и мотнула головой. Почти впав в транс от долгого неподвижного стояния на солнцепеке, бедное животное, казалось, само готово было поверить в розовую долину. Но, встряхнувшись, лошадь еще решительнее замотала головой.

Достаточно было легкого движения поводьев и прикосновения пяток Монаха к бокам лошади, чтобы она, послушная седоку, начала осторожный спуск вниз по крутой каменистой тропе. Спуск был тяжелым. Тропа была усеяна скользким, похожим на шелуху серым сланцем и местами поросла низким кустарником. Монах уже без удивления смотрел на коричневые и зеленые листья чахлых растений. Теперь это был уже не тот Электрический Монах, которого многое озадачивало и смущало. Он стал старше и умнее. Все глупое, детское осталось позади — розовые долины, перепутанные матрицы. Все эти естественные стадии взросления были уже в прошлом. Он вышел на тропу познания.

Солнце жгло немилосердно. Монах вытирал с лица пот и грязь и временами, чтобы передохнуть, останавливал лошадь и склонялся лицом на ее шею. Сквозь дрожащее марево раскаленного воздуха он вглядывался в скалистые выступы обнаженной породы на дне долины. За ними, верил Монах, находится таинственная дверь. Он напрягал зрение, стараясь разглядеть все детали местности, но все дрожало и расплывалось в мареве.

Отдохнув, он снова выпрямился в седле и хотел было тронуться в путь, как вдруг его внимание привлекло нечто необычное.

На одной из плоских поверхностей скального выступа, совсем близко, что очень удивило Монаха (как он мог не заметить этого раньше?), он увидел большой наскальный рисунок. Грубо выполненный чьей-то уверенной рукой, он был, видимо, стар, как сами скалы. Краски потускнели и местами совсем стерлись, так что с трудом можно было разглядеть изображение. Монах подъехал поближе. Похоже, что на рисунке была сцена охоты.

Багровые многорукие и многоногие создания — это, очевидно, первобытные охотники. У них были копья, и они преследовали большого рогатого зверя в панцире, которого, кажется, уже ранили. Краски выцвели и рисунок местами почти исчез, но странным образом белоснежные зубы охотников ярко сверкали, словно время не властно над этой светящейся белой краской. Даже тысячелетия не смогли погасить ее.

Монах со стыдом вспомнил свои зубы, хотя утром старательно почистил их.

Он уже видел такие рисунки по телевидению. Их обычно находили в пещерах, где они были защищены от разрушительного воздействия природной стихии.

Он внимательно осмотрел скалу и заметил, что, хотя рисунок и не был в пещере, над ним все же нависал плоский каменный козырек, который в достаточной мере защищал от ветра и дождя. И все же было удивительно, что рисунок сохранился, и еще более удивительным казалось, что его никто до сих пор не обнаружил. Почти все наскальные рисунки давно были хорошо известны, но этого, очевидно, никто никогда не видел.

Возможно, подумал Монах, ему первому посчастливилось сделать это великое историческое открытие. Если он вернется в город и расскажет о своей находке, в него снова поверят и возьмут обратно, заменят материнскую плату и позволят верить… верить… во что?

Он задумался, моргая и тряся головой, стараясь все снова поставить на место в своем расшатавшемся механизме, исправить возникший роковой изъян.

Наконец он совладал с собой. Нет, он верит в существование двери и должен найти ее. Эта дверь — путь, ведущий… Нет, это просто ПУТЬ.

Большие буквы сами собой все объясняют, когда нет иного аргумента.

Монах натянул поводья и, понукая лошадь, продолжил спуск в долину. После нескольких минут