стоящую посреди пустыря одинокую дверь без дома, а потом случайно заглянул в тот ресторанчик, где подавали свежую рыбу — неслыханная по тем временам роскошь. Теперь, четверть века спустя, Волчок опять вернулся в Токио, и много лет дремавшие образы прошлого пробудились в его душе. Ему отчаянно хотелось верить, что где-то рядом, за этим грохочущим, слепящим покровом, милый его сердцу мир живет былой жизнью и готов гостеприимно раскрыть перед ним свои двери.
Не успел Волчок отдаться во власть ностальгической фантазии, как вдруг чья-то невидимая рука железной хваткой сдавила ему грудь. Ноги подкосились, дыхание пресеклось. Волчок огляделся но сторонам. Скамеек поблизости не было. На горизонтальном светофоре уже второй раз зажегся зеленый свет. Оставалось только упасть или сесть на асфальт. Волчок предпочел второе. А мультяшпый мир продолжал вертеться вокруг.
Можно попытаться одурачить самого себя, проглотить таблетку и списать все на городскую сутолоку, шум и жару. Но Волчок прекрасно знал, в чем дело. Около года назад он беседовал со своим врачом.
— Видите ли, мистер Боулер, у вас в груди бомба с часовым механизмом. Только никто не знает, на какое время она поставлена, может взорваться через месяц, а может через десять лет. В какой-то степени это зависит и от вас. Берегите себя, и, кто знает, может быть, еще всех нас переживете. Будет плохо, принимайте… — Доктор протянул выписанный рецепт. — И давно вас это беспокоит?
— Точно не знаю, уже какое-то время, — уклончиво пробормотал Волчок.
— Пару месяцев?
— Ну да…
— Год?
— Возможно, да, пожалуй что и год.
— Дольше?
— Может быть. Неужели это так важно?
— Да, важно. — Доктор медленно покачал головой, опустил глаза на устилавший пол кабинета новый ковер, потом внимательно посмотрел на пациента. — Скажите, профессор Боулер, вам никогда не приходило в голову, что это не совсем в порядке вещей?
— Я как-то умудрялся с этим жить. — Волчок запнулся, окинул взглядом развешенные но стенам медицинские плакаты. Неожиданно для себя он понял, что говорит отнюдь не только о своем физическом состоянии. — По крайней мере до последнего времени.
Против ожидания, доктор закивал с понимающим видом, явно желая показать, что давно уж перестал удивляться тому, с чем люди умудряются жить. Прием длился недолго, и пару минут спустя Волчок уже шел обратно в университет по знакомым улицам, что приобрели странную отчетливость под яркими лучами зимнего солнца. Конечно, врач лишь подтвердил то, что он и так нутром чувствовал, даже если серьезность ситуации несколько превзошла его ожидания. И все же Волчок был спокоен, можно сказать — умиротворен. Казалось, его освободили от тайно давившего бремени, впервые за много лет дали вольно вздохнуть.
Вечером того же дня он сидел у себя в кабинете, любовался на освещенный фонариками сад и пытался осознать, каким образом этот пятнадцатиминутный осмотр изменил его. Конечно, он не намерен кардинально менять жизнь или впадать в панику. И разумеется, глупо видеть в этом смертный приговор. Иным удавалось протянуть так многие годы. Может быть, он всех их еще переживет. Вот простые, очевидные факты, они говорят сами за себя, — так какой смысл тут оставаться?
Перед самым отъездом он вдруг поменял планы и вместо Брюсселя отправился в Японию. С тем же успехом он мог бы полететь на Луну. Но казавшееся полным безумием стало теперь более чем возможным. Может быть, время как таковое и бесконечно, но никак не отпущенный отдельному человеку срок. Мысли о молодой японке все никак не шли у него из головы. Волчок рассеянно подошел к полке, снял куклу, завел механизм, и комнату вновь огласили звуки неприхотливой музыки, а с ними явились образы, запахи и безмолвные, тихие моменты милого его сердцу мира.
Волчок сидел на тротуаре и с трудом переводил дыхание. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Рядом стоял пожилой мужчина. «Пойдемте, — уговаривал он, — там на остановке есть скамейка». Волчок кивнул, с усилием поднялся, оперся на плечо незнакомца и нетвердыми шагами побрел к казавшейся недостижимой скамейке. Наконец удалось одолеть последние несколько метров, опуститься на прохладное мраморное сиденье. Оставалось лишь благодарно помахать благодетелю. И тут лицо японца озарила улыбка, он низко поклонился и старательно произнес по-английски: «Премного вам благодарен». Волчок кивнул и по- английски же ответил, что это ему следует выражать признательность. Но мужчина повторил все ту же фразу, опять поклонился и исчез в людском потоке. Может быть, он только и знал что это одно выражение, выкопал его неизвестно когда в каком-нибудь допотопном разговорнике. Дело было не в словах, а во взгляде. Их глаза встретились лишь на мгновение, но японец успел безмолвно выразить самое важное: «Мы понимаем друг друга, ты и я. Теперь уже все равно, что я говорю, но мы оба помним времена, когда это имело значение». А потом он ушел. Исчез, как только прогудел клаксон тысячного автомобиля, подумал склонный к причудливым фантазиям Волчок.
С утра Волчок побывал в квартале Кодзимачи. Он не без удовольствия бродил по одинаковым улицам, пытаясь найти хоть какие-нибудь старые ориентиры. Но теперь это было типичное современное предместье, безликое, как все окрестности новых городов. Как во всяком фешенебельном предместье, тут царили тишина и уединение. Воздух был пропитан ароматами французских кондитерских и дорогих ресторанов. Тут фактически не было машин, дешевой рекламы и шума.
Он шел по узкой, обсаженной деревьями улице и мирно любовался на идеально подстриженную живую изгородь. И вдруг встал как вкопанный. Окна, парадное крыльцо и подъезд выдавали здание довоенной постройки. Его нельзя были не узнать даже после капитального ремонта.
Волчок задрал голову и ладонью заслонил глаза от слепящего солнца. Если это тот самый дом, то где же была квартирка Момоко? Наконец его взгляд остановился на одном из окон второго этажа. Неужели здесь? Неужели здесь они обрели и потеряли друг друга? Неужели здесь Момоко навеки отреклась от него? Неужели здесь он навеки сбился с пути? Можно сказать себе, что это комната Момоко, можно представить, как он сам, только молодой, глядит на тогдашний Токио через верхнюю прозрачную фрамугу окна. Можно, но как знать, правда ли это? Неужели все здесь будет только так? И ничего нельзя будет знать наверняка?
А в маленьком баре по соседству с гостиницей снова показывали неизменный бейсбол. Волчок был тут единственным европейцем. Он тихо сидел в углу, в то время как прочие посетители не отрывались от телевизора и шумно обсуждали матч. Когда-то они так же спорили за игрой в го или за чтением газет. А теперь сопровождают каждый удачный бросок своей команды одобрительными возгласами. При очередном взрыве ликования Волчок встал и незаметно вышел из бара. После прохладного помещения с кондиционером летний воздух показался ему особенно тяжелым.
Вернувшись в номер, он еще раз проверил свой билет на Киото. Поезд отходил рано утром. Уже в первой половине дня он будет в Киото, а оттуда до Нары рукой подать.
Волчок прилег на кровать. Боль отпустила, легче дышалось. Он окинул комнату рассеянным взглядом. Жалюзи опущены, но за окном не на что смотреть. В дальнем углу — маленький телевизор, а на журнальном столике — разноцветные проспекты с подробным описанием предлагаемых для просмотра порнофильмов.
В ушах снова звучал нестройный хор каких-то докучливых голосов. Они давно преследовали Волчка, еще дома, перед отъездом. Как тогда, они твердили, что возвращение — удел глупцов, тех, кому больше некуда идти. Но вскоре их заглушили другие голоса — в холл ввалилась подгулявшая компания бизнесменов, что вернулись в гостиницу после проведенного в стриптиз-клубах и барах вечера.
Он сел и посмотрел на баночку с таблетками. Пальцы мяли целлофановый пакетик с рисовыми крекерами. Токио, который ему когда-то довелось узнать, просуществовал совсем недолго, и именно на тот недолгий период пришлось его знакомство с Момоко. Город стал совсем другим, так кто знает, может быть, и Момоко, если ему вообще суждено ее найти, будет уже совсем не та, что прежде. Может быть, она окажется такой же чужой, как этот город. Ему некуда возвращаться. Никто его не ждет. Прошлого больше нет. А если есть, то это пустая комната, из которой вынесли всю мебель и ободрали обои.
Он встал с кровати и собирался уж выкинуть билет в мусорное ведро. Черт бы побрал эту девицу,
