Момоко, с обсуждения кушаний перешедший на ее теперешнюю работу. Ну что ж, можно пока немножко осмотреться по сторонам. Вот за соседним столиком воркует какая-то парочка, чуть поодаль сидит невозмутимый в своем одиночестве мужчина, а у деревянной стойки возится со стряпней какая-то женщина — наверняка жена хозяина. Но вот Волчок снова невольно прислушался к разговору. Речь зашла о друге Момоко, то есть о нем самом, интересно, что это о нем говорят? Но нет, уж не ослышался ли он? «Забавный юноша», «художник»? Расчувствовавшийся хозяин все предавался воспоминаниям о былых временах, когда Момоко на полуслове оборвала очередной экскурс в прошлое, резко повернулась к Волчку и подчеркнуто громко обратилась к нему по-японски:
— Тебе, наверное, наскучили эти дурацкие ностальгические разговоры.
Хозяин будто впервые заметил Волчка, пристально посмотрел на него и поспешно удалился.
А сам Волчок в полном замешательстве глядел то на удаляющуюся фигуру, то на свою спутницу и наконец пробормотал с отсутствующим видом: «Ну что ты, вовсе нет». Надо же, глазел по сторонам как дурак и все прослушал. Теперь он отчаянно пытался по кусочкам собрать этот, на первый взгляд безобидный, разговор. Вроде как ничего не значащая, милая болтовня, он бы и значения ей не придал. Так почему же Момоко разволновалась, разозлилась и разговаривает в каком-то неестественном, натянутом тоне, будто питается утаить что-то важное. Казалось, они теперь всегда будут вести этот искусственный, мучительный и лицемерный разговор.
По правде говоря, Волчок даже и не расслышал толком всего, что говорил хозяин. Он бы и думать забыл про весь этот разговор, если бы не ее внезапная паника. Как тут не насторожиться? Конечно, он, как всегда, не у дел, в роли чужака, недоверчивого и подозрительного. Неловкий уход хозяина, уклончивая болтовня Момоко, а главное — эти слова. Забавный юноша, художник… Разумеется, он их слышал, они прозвучали над ним как удар набата и разбудили демона, что с некоторых пор затаился в его сердце. Она может говорить все, что угодно, — все равно ей не заглушить неумолчной бесовской стрекотни.
Волчок всегда считал себя беспечным и веселым человеком. Он не знал, что такое отчаяние. Скорее всего, это просто наводящая скуку литературная поза. Или, в крайнем случае, жалкий старый пес, воющий где-то далеко, в чьем-то чужом доме. Порой ему думалось, что эта неспособность к глубокой печали выдавала некоторую ущербность его натуры, поверхностность ума, попросту не вмещающего в себя весь трагизм окружающей жизни. А оказалось, это проще простого — взять и с головокружительной легкостью кануть в бездну и сгинуть там без возврата. Может, он просто окончательно рехнулся в этой проклятой стране? Или он все верно услышал? А что с Момоко, как узнать, целиком ли она ему принадлежит или только какой-то своей частью? Может быть, есть в ней сокровенные закоулки, извилистые коридоры и бесшумные двери, а за ними — еще двери и еще коридоры, куда она его никогда не впустит. Потому что его не сочли достойным посвящения в ее тайны. Волчок вдруг показался себе надоевшей игрушкой, которую за ненадобностью бросили в темный чулан. Его терзаю неопровержимое, безнадежное понимание: впредь ему будут сообщать лишь неполную правду. Ему никогда не узнать всего.
По дороге домой было то же самое: Момоко болтала, а Волчок молчал в угрюмой задумчивости и только время от времени бессмысленно кивал, соглашаясь с тем, чего даже не слышал. Впрочем, ей к этому не привыкать. Отец, бывало, в последние годы тоже впадал в черную меланхолию, а теперь — Волчок. Вот она и пыталась развеселить его своим щебетанием, но все без толку — выходило только хуже. Домой они пришли в полном молчании.
Комната Момоко все же оставалась совсем другим, особенным миром, и там стало немножко легче. Волчок ослабил узел на галстуке, огляделся по сторонам. Здесь Момоко принадлежала ему, принадлежала раньше и будет принадлежать впредь. Так было на протяжении всех осенних месяцев. Снятая одежда была как внешние слои, под которыми постепенно обнажалась настоящая
Пуговицы на кителе блеснули в приглушенном свете лампы — Волчок мягко подтолкнул Момоко к стене. Та улыбнулась и прислонила голову к притолоке, но улыбка была краткой — тягостный путь домой отбил всю охоту к любовным забавам.
— Что за игры?
— Какие игры?
Она отвернулась. К чему сейчас эти дурацкие выходки? Противно и не смешно. А Волчок не унимался — распахнул на ней пальто и прижался всем телом.
— Прекрати, Волчок.
— Я не играю, но если хочешь…
Он улыбнулся, одной рукой придержал ее голову и поцеловал в губы. Другая рука скользнула к пуговицам на платье.
— Прекрати, говорят тебе!
Момоко резко оттолкнула пошатнувшегося от неожиданности Волчка. Но вот он снова придавил ее к стене и поцеловал еще крепче, даже распробовал вкус губной помады. На этот раз оттолкнуть его не удалось. В нем поднялось все пережитое за последние несколько дней. Прождал ее столько часов, места себе не находил от тревоги, и зачем? Чтобы его отослали прочь, как назойливого мальчишку, да еще унизили напоследок, отговорившись усталостью. А потом эти мучительные полунамеки, повисшие в воздухе недоговоренные фразы, эта нарочитая болтовня. И в довершение всего — «Прекрати, Волчок». И как ей хватает наглости разговаривать с ним в таком тоне? За кого она его принимает? За осточертевшего идиота? Или, на худой конец, за набившего оскомину зануду? Зануду, который перестал ее забавлять и может возвращаться, откуда пришел, не удостоившись даже прощального поцелуя? Вот чем все кончилось? Дали от ворот поворот?
Волчок сам не знал, что творит, даже не осознавал, что прикасается к ней. А руки его между тем оторвали Момоко от стены и с силой бросили на футон. Он опомнился, услышав резкий звук рвущейся ткани, не веря своим глазам, недоуменно посмотрел на лоскут ткани и патетически бросился на колени перед ней.
— Убирайся! — крикнула она.
Волчок поднял руки, будто моля о пощаде:
— Прости, я случайно.
— Случайно?
— Я не хотел.
— Неправда, хотел.
— Нет, просто я думал, тебе надоело… ну… — он заикался, казалось, он не о себе вовсе говорит, а пытается выгородить какого-то постороннего человека, — все, что между нами происходит… я надоел… — он закинул голову и уставился на абажур. Желтый луч света покачивался на потолке, словно насмешливая луна с ленивым любопытством наблюдала за ним с незнакомого небосвода. — Ты пойми, так было всегда и со всеми. Я всегда всем надоедал. До знакомства с тобой я то и дело ухаживал за женщинами, которые на первом же свидании давали понять, что я их утомил. А теперь ты.
Волчок опустил глаза и увидел, что Момоко так и лежит на футоне не шелохнувшись. Он увидел ее разодранное платье, полный недоверия взгляд. Да слушает ли она его вообще? Волчок сжал зубы. Хоть бы она поняла, что случилось!
— Позавчера, когда я прождал тебя весь день… Знаешь, к тому времени, когда ты вернулась, я уже ни на что не надеялся. Я не думал, что ты вернешься. Я думал, все кончилось.
Волчок поник головой и сидел сгорбившись, глядя в пол. Момоко показалось, что он стал меньше ростом.
— Ты понимаешь?
Она медленно покачала головой и приподнялась:
— Совсем ты не надоел, Волчок, просто я устала. А ты никак не хочешь понять.
— Пожалуйста, извини меня. Неужели никак нельзя спасти?
— Что, платье? — Момоко пощупала разорванную ткань. — Ничего страшного, можно зашить.
— Мне так жаль, правда. Я виноват.
